Вредитель Витька Черенок
Шрифт:
— Папа, ты можешь посоветовать, что мне делать?
Голос у дочери был такой, что Семен Ильич тотчас повернулся в ее сторону. Сказал без своего обычного шутливого тона:
— Я слушаю.
Когда Саша рассказала ему все и опять закрыла лицо руками, повторяя: «Что же мне делать? Что теперь делать?..», Семен Ильич подошел к ней, отнял ее руки от лица и сказал:
— Я не совсем понимаю твои терзания. Все совершенно ясно: надо пойти к Вите и попросить у него прощения.
— Прощения! — Саша подскочила на диване. —
— А ты что? — жестко сказал отец и отошел к своему столу. — Стыдно, да? А не стыдно было обвинять его? Вредителем обзывать? Эх, ты! Не узнала как следует, не проверила и — в колокола бухать! Иди к нему, извинись. И советую не откладывать. Если мне не доверяешь, обожди, мама сейчас придет, Но я знаю: она потребует того же самого.
Саша сидела согнувшись, будто придавленная тяжестью. Ее придавило не то, что она должна идти и просить у Витьки прощения, ее больно задел тон, каким говорил отец. Она не помнила, чтобы он когда-нибудь раньше так разговаривал с ней.
Семен Ильич почувствовал ее состояние. Присел рядом, положил руку ей на голову:
— Не обижайся, Саша. Ты поступила плохо. И теперь должна набраться мужества исправить ошибку. Все могут ошибаться. Только не у всех хватает сил и души эти ошибки исправлять. Я хочу, чтобы у тебя хватило силы. Иди, дочка.
Саша вытирала платком слезы, а они все набегали и набегали. Отец снова сидел за чертежной доской, работал. Саша высморкалась, вздохнула и поднялась с дивана.
В дверь соседей она постучала едва слышно. Обождала немного и опять постучала. Щелкнул замок. Из щели чуть растворенной двери Витька смотрел на нее выжидательно и хмуро.
— Выйди, пожалуйста, сюда, — проглотив комок, сказала Саша. — Всего на одну минуту.
— Снова «выйди», — проговорил Витька. Но уже без злобы проговорил, скорее с любопытством.
— Я очень виновата перед тобой, — не глядя на него, быстро заговорила Саша. — Я очень прошу простить меня. Рябину не ты сломал. Совсем другой человек. Все, что я говорила тогда, ты, пожалуйста, забудь. Хорошо? Я очень тебя прошу. Слышишь, очень. Ну, прощаешь?.. Скажи…
Витька хотел сказать. Он так хотел сказать! Но он молчал. Стоял, словно обалдевший. Стоял счастливый. А у Саши снова брызнули слезы.
— Ну! — Она сжала кулаки. — Говори же!
Витька целый вечер потом мучительно размышлял: заметила она в полутьме лестницы или не заметила, как у него тоже совершенно непрошеные вдруг накатились на глаза слезы? Наверное, все-таки не заметила, потому что он сразу наклонил голову и, кое-как справившись с волнением, выдавил:
— Зачем ты спрашиваешь… Я не сержусь. Совсем не сержусь… Честное слово. — И, не зная, что еще сказать, добавил: — Ты не плачь, не надо. — И ушел. Он не мог не уйти. Иначе она обязательно увидела бы, что и он плачет…
Семен Ильич, подняв от доски голову, внимательно посмотрел на вошедшую дочь.
— Я попросила
Отец улыбнулся, но хвалить Сашу не стал. Мурлыча что-то себе под нос, поработал несколько минут, а потом, словно бы невзначай, спросил:
— Скажи, пожалуйста, какой номер квартиры у Эммы Кирилловны?
— А кто это? — оторвавшись от книги, взглянула на отца Саша.
— Вот тебе и раз! Самый главный ваш заводила, «ребячий комиссар».
— Я не знала, что она — Кирилловна. Мы ее тетя Эмма зовем… Квартира восемьдесят первая.
— Спасибо, — сказал Семен Ильич и, застегнув верхнюю пуговицу рубахи, надел галстук.
— Папа, ты куда?
— Ох, и любопытная ты у меня! В гости пошел.
— К тете Эмме?
— Допустим.
— А зачем?
— А вот и не скажу! Что, съела?
— Папа, можно и я с тобой?
— Нет, Сашок, нельзя. Пойду один.
Рыжий апельсин
Витька потрогал на заднем колесе шину и поморщился. Перехвалил он камеру. Сказал тогда Саше, что воздух камера теперь держит лучше, чем новая. Вот тебе и держит! Вчера только накачивал, твердая была, как камень. А ночь постояла — уже не то, пальцем продавить можно. Если бы это переднее колесо было, не беда. Но колесо-то заднее. Главное колесо.
«Поменять, что ли, местами камеры? — Витька стоял возле велосипеда и в задумчивости ворошил свой рыжеватый чуб. — Сколько можно мучиться!» Однако, представив, какая это длинная канитель: отвинтить оба колеса, снять шины, поменять камеры да снова привинчивать колеса, — махнул рукой. «В следующий раз. А сейчас подкачаю насосом и — к Димке. А то опять умчится куда-нибудь на целый день. Он такой, бродяга… Трубку обязательно сегодня надо привезти. Саша так рада будет!..»
Саша. При воспоминании о ней губы у Витьки растянулись в улыбке. Улыбка получилась жалкая, словно у больного. Плакала. Просила прощения. У него просила. Да если по-настоящему, то отлупить его надо! Ведь только и делал, что вредил. А она — прощения просила…
В дверь тихонько стукнули. И сердце у Витьки стукнуло. Саша?..
Но это оказалась не Саша. На площадке, таинственно улыбаясь, стояла Вера и держала в руке письмо.
— Здравствуй! Это тебе, — сказала она и запрыгала вниз по ступенькам.
В жизни не получал Витька писем, запечатанных в конверт. Отец, уезжая в командировки, всегда адресовал письма матери. А тут на конверте черным по белому написано: «Кв. 57. Виктору Черенкову».
Конверт был заклеен. Неужто и Вера написала про что-нибудь эдакое… как в том письме, где он и самый лучший, и смелый, и красивый?
Витька взял ножницы и осторожно обрезал тоненькую кромку конверта. На листке было всего две строчки: «Виктор! Пожалуйста, зайди ко мне в 81-ю квартиру. Если можешь, то побыстрей. Тетя Эмма».