Вредная профессия (сборник)

Дивов Олег Игоревич

– Я слушаю.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Аркадий Натанович, это вы?

– Да.

– Это Анатолий Ремнев. Насчет диплома.

– Да. Да, пожалуйста, слушаю вас.

– У меня тема диплома…

– Я помню тему диплома – трилогия наша. Да. Дальше.

– Образ героя вот в этой трилогии…

– Да.

– Вот что бы вы мне могли рассказать или посоветовать хотя бы…

– Ничего.

Пауза.

– Но я хотел бы спросить вот у вас…

– Слушаю.

– Образ Максима Каммерера, вот если я беру его центральным и завязываю вокруг него еще образы, ну, конечно

же, Сикорски и Тойво Глумова. Как вы думаете, если я, например, сделаю вот этих трех героев…

– Как вы там будете увязывать и что, не спрашивайте моего мнения – диплом пишете вы, а не я. Давайте конкретные вопросы.

– Сикорски застрелил Абалкина, пистолет был при нем.

– Да.

– И в «Обитаемом острове» пистолет был при нем, когда он уничтожил банду м-м… гангстера.

– Да.

– Вы, значит, наделили его правом и там, и там применять оружие. Ну, там понятно, в «Обитаемом острове», понятно. А здесь вот? Все-таки имел ли он право применять оружие?

– Это я не могу вам сказать.

– То есть тут домысливать, конечно, волен каждый. По-своему.

– Конечно. Конечно.

– И…

– Конечно, я могу себе… могу себе представить любое самое светлое будущее, где людям понадобится все равно пистолет. Для спасения человечества, скажем, как Сикорски [последнее слово неразборчиво].

Короткая пауза.

– Скажите, Аркадий Натанович, а если договориться с вами еще на какой-то день, если что-то мне не будет ясно, проконсультироваться можно у вас? Хотя бы немножко.

– Вы знаете, что… Если вы конкретные вопросы будете задавать, то пожалуйста.

– В какое время лучше вам звонить?

– Вот, звоните в такое время, как сейчас.

– В такое время, как сейчас?

– Да, десять-одиннадцать часов.

– Кроме воскресенья.

– Нет, это для меня не разница.

– Это тоже, да?

– Да.

– Ага. Спасибо большое, тогда я буду вам звонить.

– Пожалуйста.

– До свидания.

– До свидания.

Действие 3

Загорается свет, мужчины снова на кухне. Дивов сидит, уткнув лицо в ладони, и качает головой. Ему то ли очень смешно, то ли очень грустно.

Ремнев: Блин, я же был совсем мальчишка, я был непрофессионален, я был дурак полный и совершенно не подготовлен к разговору с такими людьми! И к этому интервью!

Дивов: Да погоди ты. Это все так… естественно. Натурально. Я при таких разговорах присутствовал много раз. И вообще, может, дело в том, что ты не относился к этому интервью как к журналистской работе. Потому что если бы ты заходил на цель как репортер…

Ремнев: Да у меня не было опыта репортерской работы никакого к тому времени, я на радио пришел только через год.

Дивов: Но для газет-то ты работал.

Ремнев: Это все было не то! Понимаешь, совсем не то! Совсем не то. Эх… Понимаешь, я недавно перечитал «Гадкие лебеди»… Зараза, как же они все-таки писали!

Дивов: Давай о третьем разговоре.

Ремнев: Это было примерно в таком плане… Я выражал восхищение героем, а Аркадий Натанович говорил следующее приблизительно… Он говорил, что Максим Каммерер – неудачник. Образ героя-неудачника. Который не применил свои умственные способности. Он применял в основном свои физические способности. Это про «Обитаемый остров». Потом «Жук в муравейнике», в принципе это как бы его взлет, но все равно он там был в тени Экселенца. А потом, в «Волны гасят ветер», он практически был статистом.

Дивов: Наблюдателем. Свидетелем.

Ремнев: Да. И я помню, меня просто поразило, что сам создатель образа говорит: это образ героя-неудачника. Сейчас-то я с этим согласен! Но тогда я ничего подобного не ждал, и меня это ошарашило. Я был под впечатлением всей этой юношеской романтики, героики, когда один восьмерых положил… В то время и образ сильного, доброго парня был нужен, и борьба с фашистами… Ведь он чего хотел? Справедливости. Вообще, если ты помнишь, Максима расстрелял сначала ротмистр Чачу, и с того момента он поклялся, что никогда больше не даст в себя стрелять и не позволит этого другим… По-моему, аналогия Чачу-Сикорски довольно четкая. И тот, и другой спасали свои человечества…

Пауза.

Ну, сейчас-то все понятно. Правильно. Правильно все.

Дивов: Интересно, понимали ли они сами, когда начинали эту вещь, что будут делать хорошего парня с хорошими мозгами, но абсолютно не попавшего в ситуацию…

Ремнев: Именно. Да, и у меня был еще один вопрос, не имеющий отношения к диплому, про фильм «Трудно быть богом». Я спросил: ну, как вам этот фильм вообще? А он говорит: знаете, понравился или не понравился, это второй вопрос, факт того, что фильм снят, уже не обсуждается, а мне, говорит, трудно судить, хорошо или плохо отобразили нашу концепцию. Я говорю: ну вы же писали сценарий для них, вы же как бы участвовали. И я ему сказал, что мне, честно говоря, фильм не понравился. Что его можно было сделать теми же средствами в сто раз лучше. А Аркадий Натанович ответил: конечно, можно было! Вот и все.

Дивов: Как ты сейчас на все это смотришь?

Пауза.

Ремнев: Да, добавлю про субъективные ощущения – не того мальчика, которым я тогда был, а вот сегодня. Так сказать, over. Да, я был не готов. Да, Стругацкий меня мягко, очень мягко отшил. То есть не отшил, а заставил войти в какие-то рамки. Я в эти рамки тогда вошел.

Дивов: И поэтому третий разговор был более продуктивным. А почему ты его не писал?

Ремнев: А мне было достаточно. Это же не охота за материалом была, я же не играл в папараццо. Я получил голос Стругацкого в свою фонотеку, я был доволен, мне важно было услышать его мнение по паре вопросов – и все. Сейчас я понимаю – Стругацкий повел себя со мной очень правильно. Меня извиняет то, что это была не просто дурацкая выходка молодого студента, это было скорее неосознанное что-то. Неосознанная часть моего архивариусного «я». Скажем так. Потому что если бы я не коллекционировал голоса людей и не делал свои дурацкие пограммы, у меня не было бы и мысли записать Аркадия Натановича на пленку. Все. Третий разговор получился более осмысленным еще из-за того, что я не думал о микрофоне в трубке и не отвлекался на технические нюансы – как голоса потом будут звучать, и так далее. И сейчас я думаю только о том, что Старый Мастер, который был уже, мягко говоря, нездоров, который мог просто сказать – да кто вы такой вообще, человечек, он соизволил… Он даже не соизволил, он, видимо, был по своей человеческой сущности…