Вредность не порок
Шрифт:
– Ничего. – Я пожала плечами. – Все в порядке.
Вернувшись к бабке, я спросила об оплате. Она ответила, причем действительно назвав довольно высокую цену. Но цена меня не испугала. Не то чтобы в школе я зарабатывала невероятные деньги, конечно, нет. Зарплату там задерживали, как и везде, безденежье стало привычным. Дело в том, что моя несравненная мама. Вера Николаевна, настояла, чтобы, как она выразилась, «не много мне помогать материально». Небольшая помощь выливалась в ежемесячные переводы, поэтому я, дорожа самостоятельностью, долго пыталась бороться с подобными проявлениями родительской опеки.
– Так что? – спросила наконец бабка Степанида. – Согласна?
– Согласна. – Я улыбнулась. – Сегодня можно переехать?
Быстро переодевшись в купальник, я натянула коротенький веселый сарафанчик, сунула в соломенную сумку полотенце. Пляж здесь замечательный. Сама речка не слишком глубока, зато дно – один песок, безо всякого ила. Эта водная артерия, соседствующая с Горелками самым выгодным образом, сыграла далеко не последнюю роль в популяризации деревни. Купаться летом в городе было негде, если не считать нескольких заросших прудов да фонтана на центральной площади.
Стоя посреди комнаты, я раздумывала, что еще прихватить с собой, и на глаза мне попалась корзинка для бумаг. И я вдруг вспомнила о Надькиной находке, подошла и достала скомканную бумажку.
– Так, так… Уважаемая Анастасия Игоревна, – я быстро читала, машинально отмечая многочисленные грамматические ошибки, – без подписи, отлично…
Что за белиберда? Бред какой-то… Я повертела листок, на обратной стороне, внизу и вверх ногами, было начато: «Дор…», затем зачеркнуто двумя штрихами. Кто-то сначала решил обратиться ко мне «Дорогая»? А потом передумал, перевернул лист и написал «Уважаемая».
Я снова заглянула в листок и прочитала уже более внимательно:
«Уважаемая Анастасия Игоревна. Хочу вас придупридить что бы вы вели себя осторожна, одни лучше никуда ни ходили. Лучше побыть дома. Особенно вечером. Извините если что не так».
Я вертела листок так и этак, но больше никакой информации не получила.
– Если это Надькины штучки, – грозно сказала я вслух, – то она об этом пожалеет.
– Стаська, ты готова? – раздалось за окошком.
– Готова! – крикнула я. – Сейчас еще кто-то будет готов.., для кремации!
Выйдя за калитку, я подошла к подружкам.
– Твои проделки? – спросила я, тряся листком перед Надькиным носом. – Ни капельки не смешно.
– Чего ты? – удивилась Надежда, выхватывая листок. – Что это?
Пробежав глазами текст, она посмотрела на меня. Во взгляде сквозило искреннее удивление.
– Что это еще такое? Я-то при чем?
– Это я и хочу выяснить. Кто здесь при чем.
Молчавшая до сих пор Ирка взяла листок, прочитала и крякнула, качая головой.
– Знаешь, – неуверенно протянула она, – если бы меня спросили, то я сказала бы, что это почерк Володи Савченко…
– Из десятого? – с недоверием спросила Надька.
– Ну да.
– Это как ты определила? – Я понимала все меньше.
– Как, как! Учится он у меня. Представь себе: физика, химия и прочее – «пять». Литература и русский – еле-еле трояк. До слез иной раз доведет, просто не веришь, что человек такие перлы может выдавать. А почерк смотри какой красивый. Как мне его не узнать?
– А он подобными шутками когда-нибудь отличался? – спросила я у Ирки.
– Да нет вроде. Парень он, в общем, серьезный. Семейка у него так себе, а сам он ничего. Хотя как чужую душу разберешь?
– Это точно, – согласилась Надька и добавила:
– Только если мы здесь еще полчасика протопчемся, ты в город наверняка опоздаешь.
На пляже почти никого не было. Только мамаша с двумя детьми да две девчонки лет пятнадцати, растянувшиеся на полотенцах.
– А я такая умненькая девочка! – пропела Надька, доставая из объемного баула сверток. – Не знаю, кому как, а мне на пляже первым делом есть хочется, потом уже все остальное!
Она вытащила небольшую салфетку, принялась раскладывать малосольные огурчики, вареные яйца, черный хлеб, помидоры и маленькие охотничьи колбаски.
У меня сразу же забурчало в животе, хотя я точно помнила, что недавно позавтракала. Ирка задумалась на мгновение, потом достала из сумки бутылку газировки.
– А то вдруг пить захочется? – пояснила она, бухаясь на живот и отрывая зубами кусок колбасы.
Я немедленно последовала ее примеру и, энергично двигая челюстями, спросила:
– А от меня, я так понимаю, ожидают пол-литра?
– Ага. – Надька увлеченно чистила яйцо. – Только почему поллитровка? Ожидалась литрушка!
Мы принялись хохотать, пока не выяснили в конце концов, что я теперь должна подружкам пятилитровую канистру чистого медицинского спирта.
– А вы не описаетесь после пяти литров? – вежливо спросила я, а Надька ответила:
– Нет. После пяти литров писаться будет уже некому!
Ирка покатилась со смеху, да так, что чуть не подавилась. Мы с Надькой, конечно же, сразу начали колошматить ее по спине в спасательных целях. Она с писком отбивалась от нас.
Навозившись, мы плюхнулись в рядок на животы.
– А когда я была маленькой, – сказала Ирка, – на пляже секунды не могла просидеть. Сразу в воду. Пока не посинею. А как посинею, меня начинали вылавливать, а я сопротивлялась.
– Все малыши, наверно, любят купаться. Вон посмотри, как та тетка мучается, – я показала на нашу соседку по пляжу.
Ее младший пацан, вытащенный из воды, сидел синий и скрюченный на песке, но от полотенца гордо отказывался в знак протеста. Как только матери надоело стоять около него с полотенцем и она отвернулась, он, словно краб, бочком-бочком засеменил к воде. Мы засмеялись, а Надька крикнула:
– Мамаша, ваш ребенок смылся!.. То есть убежал!
Несчастная мать резво повернулась и увидела сынка почти у самой воды.