Времена года
Шрифт:
– Я терпела твоего ублюдка Прохора, когда ты с Таисией спутался, а таперича в собственном дому скотинишься?!
Игнат хлопал ресницами:
– Батька, окстись!
Демид взревел на сына:
– Нишкни! 36 Я тут хозяин!
Глаша набрала побольше воздуха и завопила, квашней осев на лавку:
– Батяня, за шо?!
Демид не унимался:
– Обрюхатил табя, и радуйся, дура! Игнашка твой – пустой стручок бобовый. Все одно, что сухое дерево: сучок есть, да плода не даст.
36
Нишкни –
Глаша подняла взгляд на отца. Евсей беззвучно шевелил губами. Кулаки его сжимались и разжимались.
– Добрую «доню» ты в семью нашу выдал, дружко, – повернулся к нему всем телом Демид.
Евсей кривил губы. Потом вдруг резко встал и перекинулся через стол. Схватил Демида за ворот рубахи и сильно затряс:
– Ах ты, потаскун! Пошто, пошто дочу мою ославил?!
Демид высвободился из рук Евсея:
– Неча с больной головы на здоровую перекидывать!
– Изверг! Осрамил пред всем народом! – заголосила Пелагея, – Прокляну, паскудника! И весь твой блудливый род! – она водила по лицам застольников безумным невидящим взором. Остановила его на Глаше: – И ты будь проклята, прелюбодейка!
Глаша застонала. Евсей вскочил на лавку:
– Гад! – вдарил Демиду кулаком в ухо. Потерял равновесие, перевалился через стол и рухнул в ноги Демиду. Тот за грудки поднял свата и отбросил к стене. Евсей рухнул на гостей. Все заголосили и повалили на улицу. Игнат кинулся к отцу и попытался его удержать. Евсей поднялся на ноги и, пошатываясь, приближался к Демиду. Тот отшвырнул Игната в сторону и опустил кулак на голову Евсею.
– Батяня! – Глаша бросилась к отцу. Он лежал на полу без движения.
– Убили! – заголосила Пелагея и накинулась на мужа. Демид отпихнул ее. Игнат нагнулся к Евсею и приподнял его за плечи. Тот приоткрыл глаза:
– До-ня… – его дыхание прерывалось, – Замщу, слышь?!
Глаша закусила губы. К горлу подступила тошнота. Раздался глухой удар. Глаша обернулась. Демид лежал на полу, раскинув руки. Пелагея сидела рядом, обхватив простоволосую голову. Глаша встала и на негнущихся ногах вышла на крыльцо.
«Удавиться от позору, – она, не помня себя, пересекла баз и поплелась за ворота. Полная луна освещала пустынный хутор. – Бесстыжая, бесстыжая…» – стучало в голове цепами.
– Гла-ша! – окликнул её знакомый голос. Крепкие руки обхватили за плечи и развернули.
– Игнат, – выдохнула Глаша. Перед глазами резко потемнело. Последнее, что она почувствовала – крепкие объятия мужа.
Глава 3
Яне нравилось метро. Утренняя толчея у касс, плавное скольжение по эскалатору в самые недра земли, гул поездов, монотонные объявления станций – всё это привносило в ежедневную суету чувство причастности к чему-то великому, на время объединявшему совершенно незнакомых людей. Даже традиционные тычки в бока при переходе с Боровицкой на Арбатскую воспринимались исключительно как глубинный массаж внутренних органов – на курсах самореализации, которые Яна посещала весь прошлый год, выработалась привычка любую ситуацию видеть только в позитивном ключе. У неё это получалось всегда. Ну, или почти всегда…
Когда ты два часа добираешься до работы – только в один конец, – и, при этом, ненавидишь читать, единственное развлечение в пути – слушание аудио-лекций известных коучей по личностному росту. Яна скачивала их в большом количестве. В вагоне втыкала в уши беспроводную гарнитуру, включала громкость на максимум и поглощала заряжающий энергией контент.
К музыке Яна относилась с прохладцей, хотя, в своё время, учителя утверждали, что с таким феноменальным слухом, как у неё, прямая дорога в консерваторию.
Родители отдали Яну в музыкальную школу. В четвёртом классе она стала лауреатом нескольких конкурсов местного уровня, а в пятом – перевелась в школу-десятилетку. Программа по фортепиано значительно усложнилась – на одних способностях не выедешь, – и преподавательница из миловидной профессорши превратилась в брюзгу, на каждом уроке пеняя новой ученице на лень и отсутствие целеустремлённости.
Родители пробовали увещевать строптивую дочь, взывая к совести и чувству долга:
– Приезжать каждую неделю на ковёр к завучу – удовольствие не из дешёвых, – сетовал отец.
Мама нервно теребила мочку уха:
– Яночка, что с тобой случилось? Ты же всегда любила музицировать. Помнишь, как на праздниках подыгрывала ансамблю «Ягодки»?
Яна надула щеки:
– Вы ещё вспомните, как я хороводы водила и песенки пела чисто-чисто, аки ангел, – она скорчила умильную гримасу, передразнивая музыкального работника детского сада «Берёзка».
– И водила! И пела! – не выдержал отец и принялся расхаживать по комнате отдыха. – А Ольге Ефимовне мы всегда будем благодарны: первой распознала твой талант и посоветовала отдать в музыкальную школу.
Яна сжала кулаки:
– Всё равно пианисткой не буду!
Мама подошла вплотную, присела на корточки, взяла Яну за руки и заглянула ей в глаза:
– Почему, доченька? Это же такая прекрасная профессия.
Яна пыхтела:
– Ничего и не прекрасная: я слышала, как в учительской Калоша жаловалась на маленькую зарплату, больную спину и отсутствие личной жизни.
Мама ахнула и резко встала:
– Яна, сколько раз я просила тебя не называть Клавдию Сергеевну «Калошей»?
– Её все так называют, а мне что, нельзя? – Яна сдула с глаз длинную косую чёлку и стиснула зубы.
– И подслушивать нехорошо, – встрял отец.