Vremena goda
Шрифт:
Пожалуй, единственным местом, куда он никогда не заглядывал, была палата Мадам. Когда-то он объяснил Вере, что судьба несчастной старухи, прежнего директора резиденции, вызывает у него суеверный ужас. И вместе с тем Люк испытывал к Мадам какое-то болезненное любопытство. Зная, что Вера часто бывает у своей соседки, часто выспрашивал, как там и что.
В общем и целом Вере казалось, что Шарпантье неплохо к ней относится, даже симпатизирует, причем не только в кобелином смысле.
Тем сильнее ее задела его насмешливая реплика про «либидозность эмпаптического типа». В переводе на нормальный язык это означало, что, по мнению директора, Веру сексуально возбуждает лишь то, что
Какая несправедливость! Какая гадость!
Злословящим коллегам на глаза Вера не показалась, переждала, пока уйдут. Потом некоторое время страдала от незаслуженной обиды, после чего, как часто бывало, природная объективность и требовательность к себе заставили взглянуть на дело с иной стороны.
Вера вдруг спросила себя: «Стало быть, старая грымза говорит про тебя пакости, потому что ревнует к твоей молодости и небесной красоте? А Люк ей вторит, потому что ты ему не дала? Только и всего? Нет, милочка. Это у тебя защитная реакция, боязнь посмотреть правде в глаза».
В кафе она так и не зашла. Сидела в укромном уголке, за пальмами в оранжерее, и занималась самоанализом, вернее предавалась самоедству, что в сущности одно и то же.
Когда про тебя говорят плохое за глаза – это повод не для обиды, а для обдумывания. Раньше, когда движение «Счастливая старость» только набирало обороты, Вера частенько рыскала по блогам и форумам: что люди о нас пишут? И прямо до слез обижалась, если кто-нибудь писал бяку – мол, девочки и мальчики просто хотят попиариться, рисуются своими благодеяниями или еще что-то. Бывало, что и сердито отвечала незнакомым хулителям. А потом поняла, нет у нее права с ними собачиться. Это все равно что подслушать разговор у чужого окна и полезть с улицы через подоконник с претензиями: что-де за чушь вы тут несете! Не нравится – не слушай, топай своей дорогой. А обижаться следует, только если кто-то осознанно хотел тебя обидеть. Если же ты случайно узнала, что тебя ругают, прежде всего задумайся – справедливо или нет.
Вера задумалась – и здорово расстроилась.
«Старая мегера, очень возможно, права. Жалеть людей мне действительно нравится. Потому-то я и занялась российскими домами престарелых. Старики, которые доживают там свой век, жалостны до невозможности. Именно поэтому мне так не понравились „Времена года“, когда я сюда приехала. Вроде бы всё здесь чудесно, а ощущение какое-то не такое. Вот она, причина: здешних не жалко. Ну, то есть, если больные, то жалко – но как бывает жалко всякого больного человека. Старикам тут хорошо, они счастливы. И оттого в работе нет драйва. Без сострадания, как без бензина, мотор не заводится…»
Это открытие ее прямо убило.
Подумала еще – пришла к выводу, что и Люк со своей сволочной либидозностью, наверное, тоже прав.
Почему Берзин, которого она раньше никак не числила объектом желаний, вдруг стал ей мил и дорог – до такой степени, что она сама повесилась ему на шею и чуть не умерла от восторга? Да потому что ее пронзила жалость! Сработала как афродизиак! Пока Берзина жалеть было не за что, он как мужчина ее совершенно не трогал. Но стоило ему надавить на слезную железу, подставить беззащитное брюшко, и она с урчанием кинулась на добычу.
Вера всегда думала про себя, что она личность сложная, даже незаурядная, а на самом деле ларчик просто открывался! Она не великодушная и не отзывчивая, она эмоциональный вампир, питающийся состраданием…
Таким манером Вера потерзалась минут пять или десять, а потом взглянула на дело иначе.
«Стоп, Коробейщикова, – сказала она себе. – Давай-ка без мазохизма. Пускай твое топливо – жалость и сострадание. Но ведь не жестокость же! Не жадность! Может быть, хороший человек только тем и отличается от плохого, что он заводится из-за хороших вещей, а плохой – из-за плохих? Ну о’кей. Стало быть, таково мое внутреннее устройство. Я правильно себя чувствую, когда жалею людей и помогаю им. Это делает меня счастливой? И слава Богу!
Даже если я получаю эротическое удовольствие, испытывая к мужчине жалость, это мое личное дело. Людей судят по их поступкам, а не по тайным мотивам и мыслям, так? Почему же не применить это правило к самой себе? Я должна чувствовать себя виноватой, если я сделала что-то плохое или могла, но не сделала что-то хорошее. А остальное себе можно и простить. Как говорится: „Parce que vous le valez bien“». [19]
Она вернулась к Берзину, и он гордо сообщил, что «отжал» целых два свободных дня, такой роскоши он себе не позволял десять лет.
19
«Ведь вы этого достойны» (фр.).
Формула экстаза на краю бездны была опробована вновь и сработала еще могущественней, чем в первый раз. Может быть, из-за того, что они никуда не торопились, и у Веры была возможность прислушаться к ощущениям. Между прочим, жалости к любовнику она теперь не испытывала, и это ей нисколько не мешало, так что с либидозностью, вероятно, Люк промахнулся.
В какой-то миг кровь в задней части головы забурлила так, что Вера подумала: «ВСЁ! СЕЙЧАС УМРУ!». Ужас и наслаждение вспенились гейзером, и она действительно умерла – во всяком случае, на несколько секунд. Но потом воскресла. И сказала себе: doucement, [20] идиотка, не превращайся в камикадзе.
20
Полегче (фр.).
Лежала в «позе трупа», регулировала дыхание, а Берзин лез с нежностями, мешал инвалидке вернуться к жизни.
Вечером, когда легли спать, он, обжора, опять стал подкатываться, но Вера повела себя благоразумно. При подобном обороте жизненных обстоятельств умирать ей совсем не хотелось.
– Всё, – сказала она, отодвигаясь. – Продолжение завтра. Или даже послезавтра.
Мысли у нее в голове были неромантические. Надо на консультацию к кардиологу, думала Вера. Объяснить ситуацию, пусть пропишет таблетки – принимать перед plaisirs d’amour. Не может быть, чтобы у французов не было на этот случай какого-нибудь хорошего средства. Ну его на фиг, край бездны. Обойдемся без экстрима.
Но Берзин понял ее слова по-своему и страшно оскорбился.
– Знаю я эти женские хитрости! Ты боишься, что у меня наступит пресыщение! Хочешь водить на поводке – то дашь погрызть косточку, то не дашь, да? Чтоб мужик всегда был в полуголодном состоянии. Женских журналов начиталась, дура?
– Ну вот, получил свое – и я уже «дура», – засмеялась Вера, потому что он очень смешно злился. – Правильно меня бабушка предупреждала: все ихние нежности до первой постели.
– Эх ты, – горько сказал Берзин. – Я тобой никогда не наемся! Хочешь, вообще к тебе приставать не буду? Для дур ведь это – главное доказательство любви, да? На, гляди. Кладу между нами меч.