Времена Хокусая

Комацу Саке

Знакомясь с такими рассказами, как «Кризис», «Бумага или волосы?», «Табак», читатель поймет, что, обгоняя сегодня большинство передовых стран по темпам развития, Япония опережает их и по остроте конфликта между человечностью и стяжательством, между личностью и капиталистическим государством…

Довольно скоро, вероятно, рассеется и мысль о несамостоятельности рассказов, их зависимости от англо-американских образцов. Это верно, что «Времена Хокусая» или «Мужчина в космосе» представляются поначалу вторичными. Но не будем забывать, как молода японская научная фантастика. Самому старшему из представленных в сборнике авторов — Синити Хоси только-только исполнилось сорок лет, и в области научно-фантастической новеллы он, как и Саке Комацу и Абэ Кобо, не

имел предшественников в Японии. Лишь совсем недавно, в 1957 году, начали выходить первые японские научно-фантастические журналы. Кроме того, так богата сама более чем тысячелетняя японская культура, что не всегда легко понять истоки тех или иных явлений. Подобно тому как в японской живописи некоторые крайне стилизованные, уже омертвевшие традиционные формы смыкаются сейчас с современным западным абстракционизмом, так и в литературе образ ниндзя, например, — существа, способного делаться невидимым, вызывать пожары, насылать дождь и туман, — значительно предшествует американскому фантастическому «супермену». Что же касается рассказа «Времена Хокусая», то довольно скоро приходишь к выводу, что именно гражданин страны, на теле которой до сих пор горит незаживающий шрам Хиросимы, имеет больше прав считать этот сюжет своим и так написать об атомной трагедии.

Но главное даже не в этом. Уступая господствующей сейчас в западном мире американской фантастике в отношении мастерства формы, японские писатели берут верх над ее массовой продукцией искренностью тона и серьезностью содержания.

Остается еще вопрос о японской фантастике как зеркале национального своеобразия. Конечно, при внимательном чтении можно уловить тут и там конкретные детали бытия в Стране восходящего солнца. То это «радар, похожий на пагоду», то «уродливая урна на станции» (определение «уродливая» подчеркивает постоянно присутствующую в сознании японца эстетическую оценку окружающего). Но в целом — бог с ней, с самобытностью. Вероятно, авторы сборника попросту выносят ее за скобки: человек, который десять раз на дню видит колокольчик, колеблемый ветром у входа в жилище, не будет писать об этом колокольчике, предоставив делать это туристам в своих очерках. Японская фантастика, стремящаяся к решению острых проблем современности, претендует на большее — отразить те заботы и размышления, которые объединяют, а не рознят японских крестьян, рабочих, интеллигентов с тружениками всего мира.

Конечно, всегда трудно расставаться со сложившимися представлениями. Испытываешь какое-то эгоистическое разочарование, когда убеждаешься, что то или иное явление совсем не таково, каким мыслилось. Но, с другой стороны, не имеет никакой ценности литература, которая лишь подтверждает то, что и так известно. Этого не получится с нашим сборником японской фантастики. Он заставляет думать. Верно, что характеры в некоторых рассказах не всегда выпуклы и сюжет не всюду гармоничен. Но странное дело: если наложить эти порой размытые контуры один на другой, они, при взгляде на просвет, тем не менее дают нечто очень определенное — образ современной японской жизни. Поэтому можно предположить, что небольшая антология заинтересует и удовлетворит разные группы читателей. Те, кто ищут в этом жанре занимательность, найдут ее. Те, кто ожидают от научной фантастики большего, услышат шепоты, тревожный говор, соприкоснутся с опасениями и надеждами японского народа.

С. ГАНСОВСКИЙ

Саке Комацу

ВРЕМЕНА ХОКУСАЯ

В отделе редких книг одной из библиотек мы с женой случайно нашли старинный альбом репродукций, изданный еще в двадцатом веке. В альбоме среди других работ были картины Хокусая. Они произвели на нас колоссальное впечатление.

— Потрясающе! — восторженно воскликнула жена. — Это же Фудзияма! Увидеть ее — моя мечта!

— К сожалению, неосуществимая, — возразил я. — В двадцать третьем веке, после страшного извержения, Фудзияма осела и деформировалась.

— Можно съездить в более отдаленную эпоху, до извержения, скажем в двадцатый век.

— В Японии двадцатого века стали вовсю развивать промышленность. Из-за дыма они там, вероятно, не видели дальше собственного носа, не то что Фудзияму. Ты же просматривала фотографии тех времен. Разве они сравнятся с этими репродукциями? Если судить по книгам путешественников, Япония тогда была ужасным местом: перенаселенным, с диким количеством автомобилей и никудышными дорогами.

— Но я решила и поеду в девятнадцатый век, во времена Хокусая, — неколебимо стояла на своем жена. — Неужели тебе не хочется увидеть эпоху королевской династии Эд… Эд… Эдвардов?

— Какой династии? Каких Эдвардов? Сегуната [1] Эдо! — поправил я. Жена вечно все путала.

Было решено: отпуск мы проведем в Японии девятнадцатого века. Честно говоря, я побаивался этой поездки. Жена сравнительно недавно получила права управления машиной времени, да и то, мне кажется, лишь потому, что воздействовала на экзаменатора чудесным способом, доступным только женскому полу. В старину, если не ошибаюсь, этот способ именовался «чарами». Водила она машину средне и свободно могла ошибиться на два-три столетия. Но главное, взятая нами напрокат машина с вездеходным устройством оказалась подержанной и ненадежной.

1

Сегунат (от слова «сегун» — полководец) — период правления династии сегунов. Здесь речь идет о сегунах из дома Токугава (1603–1867). — Здесь и далее примечания переводчика.

— Положись на меня! — весело подбадривала меня жена. Интервью с Хокусаем у нас в кармане!

Я был далек от оптимизма.

Но вопреки моим опасениям машина благополучно села на водную поверхность какого-то пустынного залива, и я, честно говоря, вздохнул с облегчением. Здесь было спокойно: ни реактивных тихоокеанских лайнеров, ни турбовинтовых катеров, ни моторных лодок.

— Смотри, Фудзияма! — крикнула жена, прильнув к смотровому стеклу.

Вдали, окутанный тяжело нависшими облаками, тянулся сине-фиолетовый хребет японского архипелага. И где-то там, между небом и землей, точно какой-то фантастический мираж, парил конусообразный контур легендарного вулкана. Его пологие, длинные склоны таяли в голубом мареве, а вершина сверкала, как алмаз.

Онемев от восторга, я долго любовался почти неправдоподобной строгостью пропорций Фудзи. До самой последней минуты я был уверен, что Хокусай и Хиросигэ идеализируют действительность и в их картинах реальный мир произвольно сочетается с творческой фантазией. Но нет, они были подлинными реалистами, эти художники! И все же это походило на сон.

— Гляди: дома! — замирая от восторга, произнесла жена. Деревянные… из бамбука… с соломенными крышами… А вон сосновый лес… Ну совсем как на картинах Хокусая!.. Правда?

Нет, должен сказать, Хокусай все же несколько приукрасил растительный мир. Мне вспомнились могучие сосны на его картинах. На самом деле деревья были чахлые, чудовищно искривленные и их корявые ветви почти стлались по земле. И все же они были прекрасны.

— Пересядем в лодку, — благоговейным шепотом произнесла жена, — и подъедем к берегу. Мне хочется посмотреть на людей эпохи Эдо.

Мы спустили лодку на воду и с приглушенным мотором, чтобы не нарушать священной тишины, двинулись в глубь залива по ровной, словно залитой маслом, водной глади.

По мере приближения лодки к берегу на нас медленно надвигались горы во всем своем древнем величии. Однако конусообразный склон Фудзиямы продолжал возвышаться над ним, точно мы стояли на месте.

Девственная, почти первобытная тишина родила во мне подозрение, что мы промахнулись и попали в более отдаленную эпоху.

Я посмотрел в телебинокль и увидел на берегу людей, одетых в коротенькие куртки-безрукавки и в плавки, называемые фундоси. Именно такими изображал своих современников Хокусай. На головах у них были намотаны какие-то тряпки.