Времена негодяев
Шрифт:
— Спирт на апельсиновых корках, слегка разбавленный крепким чаем, пояснил он. — Называется «Тунгусский метеорит».
Виктор недоумевающе посмотрел на Месропа, тот еле заметно пожал плечами.
— Ладно, — сказал Виктор, поднимаясь с шаткой табуретки, — вы люди занятые, не смеем мешать.
Бастион отдают без боя, и это еще надо обмозговать. А сейчас главное — быстро вернуться в Хоромы. Делать здесь больше нечего, пусть себе метеориты запускают.
В дверях он столкнулся с доктором Мальстремом.
— Ага, вот вы где, — сказал доктор. — Тысяча извинений.
— Я
— Совет? М-да, совет, — доктор сложил губы трубочкой, — можно сказать и так — решил. Все остается в силе. Завтра нас здесь не будет. А совет… — И он негромко рассмеялся.
— Непредвиденные осложнения? — спросил Месроп.
— Если бы!
Виктору не понравились интонации доктора, горечь и злоба проскальзывали в них. Нападение у подножия Бастиона, долгое ожидание совета… Может, слово Мальстрема не имеет веса или лукавит он, и с минуты на минуту ворвутся эти, в синих халатах, чтобы взять его в заложники? Ну тогда и доктору не уйти. Неизвестно, правда, как себя поведет Месроп.
Доктор Мальстрем сел на большой деревянный ящик и потрогал пальцами виски.
— Не было никакого совета, — громко сказал он. — Спешно пакуются, всем наплевать на всех, и никто не хочет принимать решения, брать на себя ответственность. Они на все согласны не глядя, лишь бы дали спокойно унести ноги. Отдают мне мыслимые и немыслимые полномочия.
«Слизняки, — подумал Виктор, расслабившись, — ничем не лучше тех, что на поляне».
— В общем, мы уходим. Ставим вас в известность. Не хочется, чтобы это хозяйство, — доктор мотнул головой, — осталось беспризорным. Лучше Сармат, чем…
Он замолчал и, взяв за горлышко бутылку, внимательно осмотрел ее.
— Чем кто? — спросил Виктор.
Доктор пожал плечами и хлебнул «Тунгусского метеорита». В следующий миг он схватился за горло, его выцветшие глаза налились слезами, и сильный кашель минуту или две колотил его.
— Какую вы гадость пьете, Мамасахлисов, — укоризненно сказал он, отдышавшись. — Вы же себя отравите, позорник этакий!
Ученый подмигнул Виктору, отобрал бутылку у доктора и завинтил крышку.
— И это — наша гордость и надежда, — покачал головой доктор. — Вы не поверите, — обратился он к Месропу, — сколько сил и времени мы ухлопали на этого юнца. Последний, можно, сказать, ученый, и так распоряжается своим организмом.
— Ну, иногда молодым людям надо встряхнуть мозги, — добродушно сказал Месроп, — да и почему — «последний»?
— А других просто нет, — ответил доктор. — Некому учить, некого учить. Вот в него десять лет вбивали остатки знаний по крупицам. И не будь его прирожденной гениальности, толку было бы мало.
Молодой ученый кротко потупил глаза, но Виктор заметил, как он хитро улыбнулся. Парень ему понравился. Хоть и ученый, но, видно, нормальный.
Между тем доктор рассеянно взял бутылку обратно и хорошо глотнул. На сей раз прошло гладко.
— Гори все огнем, — сказал доктор. — Здесь и сейчас мы проиграли. Может быть, в другом месте другие люди разберутся во всей этой чертовщине.
— В
Доктор вскинулся и минут пять говорил о неблагодарных сопляках, о сумерках времен, о том, что, когда падут последние очаги знаний, наступит долгая ночь… Все это звучало очень красиво, но Виктор еле удерживался от зевка. Для кого ночь, а для кого утро. Весь день впереди, дел полон рот, а с выпивки, конечно, тянет поскулить иногда. Пора идти, Дьякон, наверно, заждался, да и в казармах дел невпроворот. Он опять поднялся с места, но тут в разговоре между доктором и ученым проскользнули слова, заставившие его насторожиться.
Это был явно старый и долгий спор.
Они говорили о вещах непонятных и говорили непонятно, но несколько раз, упоминая о каком-то Массиве, ученый с непроизносимой фамилией виновато осекался и осторожно поглядывал на Виктора и Месропа. Когда, наконец, доктор обратил на это внимание, то вдруг расхохотался и ласково обозвал ученого дурачком.
— Да ведь если бы не он, — доктор кивнул в сторону Виктора, — черта бы с два нашли архив Евгения Николаевича.
Виктор нахмурился. Тон доктора все меньше и меньше нравился ему. Что он себе позволяет! И тут сообразил — речь идет о картотеке деда Эжена. Судя по разговору, ученый с трудной фамилией годами копался в коллекции деда, пытаясь разобраться, что там к чему, а доктор относился к его занятию несерьезно.
Нашли время и место для своих споров, подумал Виктор. Бедолаги, каждый год изо дня в день говорят все об одном. Немудрено слегка повредиться в голове.
— Все вы оболтусы, — горячился ученый, — и вы, доктор, извините, первый среди них. Я вас люблю и уважаю, но вы возглавляете эту банду оболтусов. Вы до сих пор ничего не поняли, хотя таблица распределения лежит у вас в кабинете под стеклом.
— Я тоже оболтус, и тоже ничего не понимаю, — вмешался Месроп. Какое распределение, при чем здесь Массив и, кстати, что это такое?
Доктор чуть заплетающимся языком объяснил, что давно один старый человек собрал коллекцию всяких загадочных и таинственных случаев, а сейчас, когда все эти загадки и тайны превратились в заурядную чертовщину, толка в ней никакого нет, а интерес разве что исторический. Экспонат, можно сказать. Сами вы экспонат, возразил ученый, кто два года вместе со мной копался в картотеке, а доктор в ответ пренебрежительно махнул рукой, но Виктору показалось, что на долю секунды доктор остро глянул на него, трезво и изучающе.
— Вы понимаете, — ученый взял Виктора за рукав, а Виктор с трудом удержался, чтобы не оттолкнуть его, — понимаете, все эти случаи удивительно красиво укладываются на временную шкалу.
— На шкалу? — вежливо переспросил Виктор.
— Ну, да!
— Замечательно! Однако, нам пора. — И он поднялся с места.
— Одну минуточку! — Месроп умоляюще взглянул на него. — Это действительно интересно.
Виктор вздохнул и сел. Месроп опять в своей стихии. Любит слушать тронутых ребят. С Митей, покойничком, долго возился, до сих пор вспоминает. И с этими, на поляне, тоже…