Времени холст. Избранное
Шрифт:
«Тебе до настоящей привратницы еще расти и расти! Вон перья по коридору до сих пор летают!»
История с перьями произошла в день открытия туристического маршрута «Тайный Петербург». Поначалу все шло как по маслу: туманные фигуры то и дело возникали в неведомом пространстве, сонетка то и дело звенела над дверью, ангельский лик то и дело исчезал в темной бездне.
К вечеру поток фигур иссяк и Обмолотов, подсчитав выручку направился в магазин. «Куру купи! – крикнул вдогонку сатиновый халат. – Синявинскую куру, слышишь!»
В магазине на Литейном проспекте Обмолотов ненароком столкнулся с Ермаковым. Тот стоял у витрины, осиянной морозными огнями неона, и печально смотрел
Тут его окликнул Обмолотов.
Битый час Василий Иванович похвалялся своим «дырявым» проектом, рассказывая подробно, как родилась идея самоварной дырки, как сочинялась ее многострадальная история, как устраивался ее юбилейный вечер и как славно зажил Обмолотов, поскольку от пилигримов теперь отбоя нет. «За Софью Казимировну Дырку!» – дурачился он, опрокидывая очередную рюмку водки.
Ермаков молча слушал, и рубец на его щеке постепенно багровел. «Вот что я тебе скажу, Васечка. – Он взглянул на Обмолотова исподлобья. – Креста на тебе нет, вот что я тебе скажу. Твоя дырка – это профанация свободы, и больше ничего».
«За профанацию мне деньги платят, – парировал Обмолотов. – А кто заплатит мне за свободу? В конце концов, имею право – мы с Софьей Казимировной тоже за нее боролись!»
Ермаков остолбенел: «Чего-чего? Да ты ж в своей дырке, окромя бутылки, ничего никогда не прятал!».
Витрина по-прежнему сияла морозными огнями неона.
«Жена сказала к-куру к-купить, – икал Обмолотов и пошатывался, – с-синявинскую».
«К-кура – это профанация к-куропатки, – икал Ермаков и покачивался. – Хоть раз в жизни соверши п-посту-пок – возьми настоящую п-птицу. Воздастся сторицей. Обжаришь дичь в масле, обложишь маслинами с лимончиком и запируешь с-сиракузским тираном».
Три куропатки поднялись в воздух, три куропатки упали на стол.
«Ну, и что я буду с этим делать? – сатанел сатиновый халат, перебирая маленькие тушки, принесенные из магазина. – Что я буду с этим делать?»
«Обжаришь в масле с, – продолжал икать и пошатываться Обмолотов, – сиракузским тираном».
«Я сейчас из тебя сиракузского тирана сделаю!» – Халат вооружился куропаткой и стал угрожающе приближаться. Обмолотов попятился к выходу, над которым испуганно закачалась сонетка, и распахнул дверь. Куропатка, шумя пестроцветными крыльями, пролетела над пригнувшимся Обмолотовым и вырвалась в ночной хаос. В хаосе нежданно-негаданно высветился припозднившийся пилигрим:
«Здесь живет Софья Казимировна?»
Однако расслышать ответ он не успел – огромная неизвестная птица внезапно атаковала его, сбила шляпу и осыпала мелкими перьями.
«Перл Харбор!» – ужаснулся пилигрим и грохнулся наземь.
Сонетка гремела набатом.
Ермаков
Ермаков. Дивные дела творятся в городе на Неве. На днях я встретил нашего старого приятеля Обмолотова. Оказывается, его посетила невероятная мысль объявить свою самоварную дырку этаким тайником. Он придумал ей конспиративную кличку, сочинил несусветную историю подпольной борьбы за свободу, и теперь к нему валом валят любопытствующие иностранцы поглазеть и сфотографироваться на фоне достопримечательности, засиженной тараканами. Я честно сказал Обмолотову, что это – полная чушь и профанация. Ты знаешь, что он мне ответил? Он сказал, что ему платят за профанацию, а не за свободу.
Фуражкин. Я знаю больше. Я был на юбилейном вечере Софьи Казимировны Дырки, и там всерьез обсуждался вопрос о том, чтобы избрать ее почетным гражданином Петербурга. Я не сомневаюсь, что городское собрание отнесется к ее кандидатуре благосклонно. Ну а если попросит губернатор, тогда вопрос вообще можно считать решенным.
Ермаков. Я не поклонник ныне принятой фразеологии, но это – бред сивой кобылы. Это какой-то абсурд.
Фуражкин. Я не считаю это бессмыслицей. Как ты помнишь, в одном из своих трактатов Платон уподобил наше печальное бытие пребыванию в некой пещере, которая имеет большое отверстие для света. Люди, живущие в пещере, закованы в железные узы, и видят только тени от происходящего наверху. И вот однажды людей освобождают от оков и силком ведут по крутому склону к выходу. У них с непривычки болят ноги и глаза тоже болят от нестерпимо яркого света. Они всячески проклинают своего освободителя и готовы бежать назад, в привычную темноту. Но постепенно они приучаются смотреть – сначала на тени, на зыбкие отражения предметов, на звезды, мерцающие в ночном небе, и только потом – на солнце истины. Так вот, не кажется ли тебе, что Обмолотов преобразил самоварную дырку в ту самую пещеру прошлого? Не кажется ли тебе, что он вовсе не печалится о железных узах, но высмеивает тех, кто стремится назад, в темноту?
Ермаков. Ты перечислил четыре духовных состояния на пути из темной пещеры к солнечному постижению. Но ты забыл о пятом состоянии, которое также подметил Платон. Он имел в виду состояние человека, который познал солнце и вернулся в пещеру к несчастным узникам, чтобы вывести их к свету. Этот человек, конечно, стал бы говорить об истине, но его подняли бы на смех, признали бы сумасшедшим, а если бы он попытался разбить железные узы, его просто убили бы. На самом деле Обмолотов потешается над солнечным человеком, который вернулся в темноту. Он глумится над спасителем.
Фуражкин. Это произошло потому, что до этого в пещере уже побывал другой спаситель, другой солнечный человек. Он тоже пообещал людям свет. Они поверили и пошли за ним по крутому склону. По дороге одни умерли от истощения, другие были убиты – за призыв вернуться назад. Наконец скончался и сам солнечный человек, его похоронили с почестями и стали думать, что делать дальше. Тут явился новый солнечный человек и сказал людям, что раньше они шли не туда, что солнце истины находится в другой стороне, а это отверстие ведет к ложному солнцу. И стал толкать измученных людей в ином направлении. Так вот, не кажется ли тебе, что этот солнечный человек Платона очень похож на солярия Кампанеллы, который, нисходя в пещеру нашего печального бытия, зовет нас в город солнца, а приводит каждый раз во тьму пострашнее изначальной? Не кажется ли тебе, что мы блуждаем по лабиринту? Не кажется ли тебе, что Обмолотов насмехается над всяким солнечным человеком, зовущим нас в очередную дырку этого нескончаемого лабиринта?
Ермаков. Кампанелла – это профанация Платона, и больше ничего. Платон, скажу тебе, мыслит категориями небесной любви и красоты, а Кампанелла видит в любви одну пошлятину да насилие – не случайно этот извращенец сиживал на колу. Поэтому одно дело – высмеивать солярия Кампанеллы, и совсем другое – глумиться над солнечным человеком Платона, под которым подразумевается, между прочим, Сократ – платоновский двойник. Если соглашаться с тобой, то следует признать Обмолотова абсолютным нигилистом и киником – похлеще Диогена. Но тогда пусть сидит в своей дырке, как в бочке, и не занимается профанацией свободы.