Времени тонкая нить. Кирилл Лавров
Шрифт:
Любуясь ими, интересуюсь:
– Кирилл Юрьевич, не вижу ваших книг на полках… ведь вы могли бы столько рассказать людям…
Он вздохнул:
– Книги нужно было писать раньше, хотя бы лет двадцать назад. После смерти Георгия Александровича мы оказались в трудной ситуации. Знаю немало примеров: театр терял лидера и разваливался. До книг ли? И сейчас: чем худрук только не занимается только не основным ремеслом. Хотя мы театр федерального подчинения, большую часть средств получаем из госбюджета, но всё равно не хватает. Что-то приходится добывать и самим. В общем, опять на книгу нет времени… А гастроли? Они необходимы, и не только из-за дополнительного заработка: нужно,
Удивительно было слушать Лаврова не со сцены, и даже не в рабочем кабинете, а вот здесь, в его доме, за этим столом, когда знаменитого артиста можно о чем-то переспросить, что-то уточнить, даже рукой до него дотронуться.
– Кирилл Юрьевич, у меня две дочери и четверо внуков, все, что я делаю в жизни, я делаю для них. А вы?
– Я соврал бы, сказав, что не хочу успеха своему ребенку! Очень хочу! Но не за счет других. Ни сына, ни дочку я никуда не пропихивал, пользуясь своим именем. Не умею, не научился, так что упрекать меня не в чем. Дети сами выбирали профессию. Но я радуюсь их успехам, горжусь ими…
Мы выпили водки, заварили чай. Окна я посоветовал Лаврову заменить: современные намного эстетичнее, и для хозяйки – облегчение. Несколько раз вставал, начинал прощаться, но уйти почему-то не мог. Мы говорили о театре, об актерах, о родителях, о детях. Говорили о том, что зовется жизнью. Какой-то магнит притягивал меня к этим двум людям и не отпускал: здесь мне было хорошо.
Кирилл Юрьевич разговорился, и я внимал ему зачарованно. Ни до, ни после не слышал я от Лаврова ничего подобного.
– Мы с мамой жили в Ленинграде, а отец – в Киеве, где он работал в театре имени Леси Украинки. Я был обычным дворовым мальчишкой, и дрался, и хулиганил. Иногда мои «приключения» принимали опасный характер, и мама жаловалась в письмах отцу: «У Кирки не все в порядке! Попал в плохую компанию!» В том районе Ленинграда, где мы жили, сколотилась компания «серьезных» парней, дело доходило до воровства, даже до убийств… А мы, подростки, вокруг них суетились. Что и говорить, блатная романтика в этом возрасте привлекает. Неизвестно, чем бы все это закончилось, но тут пришла общая беда – война. Мне было пятнадцать лет. Мама была директором интерната, и вместе с ее воспитанниками мы уехали в эвакуацию, в Кировскую область. Конечно, прежние проблемы тут же забылись! Пришлось работать, кормить семью. У меня ведь еще младшая сестра была, совсем маленькая, два годика. И бабушка. Потому-то я и остался недоучкой: возможности учиться в школе не было. Работал грузчиком в «Заготзерно», на реке Вятке. Работа тяжелая, но я был мальчишкой жилистым, выдержал.
Потом работал на военном заводе и страстно мечтал уйти на фронт. Я был уверен, что совершу героические подвиги, во всяком случае, выполню свой долг… Ходил в военкомат, как на работу, и в конце концов меня все-таки взяли! Но отправили не на фронт, а в специальную школу, где очень быстро, за один-два месяца готовили младших командиров. А дальше – военное училище, я выпускался из него как раз в день окончания войны! Получил звание старшего сержанта. И отправили меня служить на Дальний Восток, где я «оттрубил» пять лет…
Дальше старшего сержанта я не пошел, хотя занимал офицерскую должность: был техником звена, обслуживал три самолета. Но главное – я страстно увлекся самодеятельностью, очевидно, сработали гены. Самолеты отошли на второе место, на первое выдвинулся клуб, наши спектакли. Мое амплуа, разумеется – герой-любовник.
Руководителем
Аттестата зрелости у меня так и не было, хотя я закончил военное училище. Но все-таки отважно явился в Ленинградский театральный институт, на консультацию к профессору Леониду Федоровичу Макарьеву. Читал стихи Симонова. Был на подъеме, читал эмоционально. И профессор рекомендовал мне поступать. Но, узнав, что десятилетку я не окончил, посоветовал в первую очередь заняться средним образованием, а уж потом думать о специальном. Видимо, у меня стало такое кислое лицо, что профессор смягчился и сказал: есть еще один путь – просто пойти работать в театр.
Поначалу я попытался закончить школу. Накупил учебников, обложился ими, но через два дня понял: бессмысленное занятие, один не осилю.
В это время в Ленинград на гастроли приехал театр имени Леси Украинки, где работал отец. Зная все сложности и подводные течения актерской профессии, он был категорически против моего выбора. Надеялся, что я стану офицером, закончу академию, сделаю карьеру военного инженера. Займусь настоящим мужским делом, вместо того, чтобы каждый вечер «морду красить». Поэтому втайне от него я сразу пошел к главному режиссеру театра Константину Павловичу Хохлову, которого знал. Он прослушал меня и взял во вспомогательный состав труппы.
Так я попал в Киев.
Отец в то время разошелся с очередной женой и оставил ей квартиру. На двоих нам выделили в театре в качестве жилья гримёрку на втором этаже. А через год приехали выпускники школы-студии МХАТа, среди которых была и моя будущая жена Валя Николаева.
Любовь к Киеву осталась у меня в душе навсегда, хотя прожил я там всего пять лет. А удивительная труппа театра! Всех семьдесят человек помню по именам. У нас сложилась замечательная компания: актеры Киянский и Франько, заведующий музыкальной частью Соковнин и я увлеклись рыбалкой. Ездили куда-то на пароходиках. Потом Франько купил машину, и мы на его «Победе» отправлялись километров за сорок-пятьдесят на днепровские лиманы, удили там рыбу. А музыкант Воячек, чех по национальности, смешной, бородатый, пожилой человек был яхтсменом: соорудил парус на своей ветхой лодчонке, и мы на Трухановом острове занимались парусным спортом.
Помощник режиссера Николай Владимирович Питоев, совершенно удивительный человек, заразил меня любовью к автомобилям. Он купил трофейный «Опель» и целыми днями чинил его. Я неплохо разбирался в технике и частенько помогал ему. С тех пор я стал бредить автомобилями. Я получал пятьсот двадцать пять рублей в месяц. Жена больше – шестьсот девяносто, поскольку у нее было высшее образование. Мы с ней года три экономили на всем, ели одни макароны – и купили, наконец, «Москвич-401», который тогда стоил девять тысяч («Волга» – шестнадцать, а «ЗИЛ» – сорок три тысячи, помню как сейчас). Переехав в Ленинград, в Большом Драматическом Театре я оказался единственным обладателем автомобиля. Даже у Товстоногова и Копеляна еще не было машин…