Времени тонкая нить. Кирилл Лавров
Шрифт:
Коллектив БДТ того времени был очень непрост. Там уже работали несколько больших артистов, и каждого окружала своя команда. Они воевали друг с другом, но, когда случалось событие глобальное (как приглашение из Киева нового худрука Хохлова), мгновенно объединялись. Конечно, Константину Павловичу было нелегко справляться с этим «террариумом единомышленников», человек-то он был пожилой. Хорошо помню собрание, на котором одна артистка образно сказала Хохлову, что он уподобляется скверной хозяйке, у которой полный холодильник продуктов, а она еще выписывает какие-то «киевские котлеты». Одна «котлета», естественно, я, вторая – Валя Николаева. Вот такие были в ту пору отношения, трудные и непредсказуемые. Они продолжались до тех
Когда в 1989 году Товстоногова не стало, всеобщим тайным голосованием на должность художественного руководителя театра выбрали меня. Против был только один голос, мой собственный. При повторном голосовании против проголосовали уже двое: я и моя жена. Пришлось согласиться. Никогда в жизни не думал, что буду кем-то руководить, а тем более театром, который всегда вызывал у меня священный трепет! И неспроста, потому что здесь были великая труппа и великий режиссер, на порядок образованнее и талантливее нас всех. Я очень благодарен труппе за то, что после смерти Товстоногова она не разбежалась и ко мне отнеслась очень снисходительно, понимая все мои трудности и проблемы.
У поколения, которое воспитывалось на спектаклях Товстоногова, есть сегодня ностальгические чувства. Что тут поделаешь! Нет Товстоногова – нет и его театра. Это надо понимать очень четко. Нет человека, олицетворявшего БДТ, с его эстетикой, манерой, отношением к жизни. Но вот этого человека не стало! В искусстве не бывает, что вместо одного творца приходит другой и ставит точно такие же спектакли… Конечно, сегодняшний театр стал другим, но вот что для меня важно: мы наследуем от Товстоногова самое главное, не опускаемся до пошлости, не идем в хороводе коммерческих интересов. Мы по-прежнему играем только драматургию высокого класса, по-прежнему для нас главное – артист на сцене. Мы стремимся сохранить достоинство, несмотря на то, что сейчас это совсем непросто. Все вокруг пустились в зарабатывание денег. А мы стараемся не повышать цены на билеты… Конечно, происходит инфляция, и мы вынуждены идти на какие-то подвижки, иначе просто не смогли бы свести концы с концами.
Считаю своей заслугой то, что после смерти Товстоногова мы сохранили труппу. А ведь могли разбежаться, уйти в другие театры: нет Товстоногова, нет и прежнего интереса. Годы без Георгия Александровича мы прожили достойно – не потеряв уважения к профессии и зрителям… В этом большую роль сыграл Темур Чхеидзе, поставивший на сцене БДТ «Коварство и любовь» Шиллера – спектакль, пользовавшийся у зрителей огромной популярностью.
В главном Товстоногов и Чхеидзе схожи: обоим свойственна опора на актеров. Георгий Александрович был далек от демонстрации каких-то своих режиссерских «штучек», хотя, когда смотришь его спектакли, понимаешь, что это сделано большим мастером. Но стремление выразить свой замысел через актеров, огромная работа с ними – вот это сближает творческий стиль Чхеидзе с режиссерской манерой Товстоногова. Конечно, и разница существует. У каждого подлинного художника свой почерк. Чхеидзе дисциплинирован, очень логично мыслит. Он всегда готов к репетиции, приходит в театр с уже приготовленной разработкой, знает, чего ему нужно добиваться от актеров, четко видит цель.
У Товстоногова на репетиции иногда возникало ощущение, что он даже не прочитал пьесу. Это, конечно, не так. Но он даже любил на этом поиграть: мол, что вы мне подсунули, что это за пьеса? И начинал работать… Очень ценил актерскую импровизацию: то, что мы приносили с собой на репетицию. Терпеть не мог, когда актер приходил пустой, ничего не мог предложить…
– Должность вас изменила? – спросил я.
– Я такой же, каким был в двадцать лет… Стал руководителем театра – ну и что? Отношения с коллегами остались прежними. В этом нет моей особой заслуги, просто так уж я воспитан. Никогда, даже в самые «звездные» часы, я старался не важничать, не заноситься. Хотя вижу, как некоторые меняются, прямо на глазах…
Стрелки на красивых часах уже показывали начало нового дня. Поняв, что задержался, я быстро оделся, и мы долго прощались, пока наконец лифт не увез меня.
Возбужденный и очарованный, я окунулся в ночной город. Воздух был свеж и невесом, огни фонарей преображали все вокруг, делали странным… Троицкая площадь сквозила мягким, теплым светом, который подчеркивал ее красоту и массивность… Закованная в гранит вода сменила привычный серо-синий цвет на непроницаемо-черный. Я шагал пешком через Неву, по Троицкому мосту, по широким безлюдным набережным. Я был наполнен радостью. Вокруг – тишина, спокойствие, гармония…
После этого вечера наши встречи с Кириллом Юрьевичем и Валентиной Александровной стали довольно частыми. И сейчас слышу ее властный голос – «Кира!» – если мы переступали определенную черту, сидя за рюмочкой «кофе». Когда она говорила, я весь подтягивался, как перед строгой учительницей. А Кирилл Юрьевич добродушно отшучивался: «Ну, Валя, мы по чуть-чуть»… Мне нравилось находиться рядом с ними: от них исходило тепло семьи. Наша дружба была приятной и доброй. Я много слушал и старался осмыслить услышанное. Все пытался понять: что же такое актер? И почему он так раним? Кирилл Юрьевич объяснял все легко и вроде бы шутливо:
– Человек, который всю жизнь прикидывается на сцене, и в жизни от этого отказаться не может… Профессия накладывает отпечаток и на человеческую личность. Всё же замешано на «я», на моей душе, на моих нервах… Потому и обостренное чувство самолюбия, и комплексы, и обиды… В театре ко мне всегда хорошо относились Это осталось и по сей день, несмотря на мою должность. Я тоже страдаю болезнью актерства – столько лет пробыл в этом вертепе, не мог не заразиться. Но поскольку вся моя молодость прошла в более здоровом обществе, не связанном с театром, болезнь не фатальна. Может, поэтому так единогласно и проголосовали за меня, выбирая худруком…
Валентина Александровна с притворной досадой машет рукой: – Театральные сплетни он узнает всегда последним, ни в каких коалициях и группах не участвует…
– Было несколько встреч в жизни, оказавших на меня большое влияние. Прежде всего, с Константином Павловичем Хохловым в Киеве и его помощниками Николаем Алексеевичем Соколовым и Владимиром Александровичем Нелле-Влад. Да и весь театр Леси Украинки многому меня научил. Но главным стал, конечно, Товстоногов. Он был для меня и учителем, и властителем дум, и умным собеседником. И по сей день остается таким. Ну, а помимо театра… Константин Михайлович Симонов, которого я узнал в последние годы его жизни. Юрий Павлович Герман: с ним познакомился, когда снимался в картинах по его сценариям: «Верьте мне, люди» и «Антонина». Огромное впечатление произвел на меня Виктор Петрович Астафьев. Мы виделись не часто, но много переписывались: человек удивительной мудрости, принципиальности. Прошел всю войну солдатом-телефонистом, раненый-перераненный и физически, и духовно…
Ранней весной Валентина Александровна заболела… У всех, кто ее знал, теплилась надежда – мол, все образуется, но она сгорела быстро, как свеча…
Казалось, мгновение прошло с того прекрасного вечера, когда впервые мы втроем так задушевно беседовали, а сейчас – и мир вокруг совсем иной, и дорогого нам человека не стало…
Похороны проходили в один из тех сырых и еще прохладных дней мая, когда деревья выбрасывают маленькие зеленые листики, чтобы наполнить всё вокруг запахом лета. А Валентины Александровны уже не было…