Временно
Шрифт:
Ну конечно! Это же жертвы Карла, думаю я, пришедшие по его душу, жаждущие мести, оставшиеся собрать осколки после его многочисленных командировок. А может, и не жертвы, или все же жертвы, или же они просто съели по куску отравленного пирога. Я никогда этого не узнаю. Я никогда не пытаюсь ничего узнать. Жизнь подобна чужаку в толпе, чьи намерения навсегда останутся неясными. Да и смерть, если подумать, — тоже.
Карл выигрывает для меня кучу плюшевых игрушек: целый ворох ядовито-зеленых бездушных заек. Он несет их сам, чтобы я могла спокойно идти, пить свой напиток, размахивать руками и кружить юбкой. Когда я устаю, он берет на руки и меня, несет домой, кладет на койку и накрывает одеялом. Просыпаюсь я в настоящем плюшевом заповеднике,
В другие ночи мой сон не так спокоен, и бутылочка из-под бурбона на моем ожерелье требует своего. Мы с Председателем ходим вдоль берега, до крови стирая ноги об острые ракушки. Забираемся на спасательную вышку, на водонапорную башню, под мостки и на колесо обозрения на ярмарке. Мы говорим о жизни, о бизнесе, о решениях, которые касаются нас обоих. Карл находит меня, когда я карабкаюсь обратно к его хижине, за несколько часов до рассвета. Я объясняю ему свойства своего ожерелья.
— Он дает дельные советы? — спрашивает Карл, бинтуя мои ступни.
— Дельные, но, пожалуй, не очень уместные.
— На пиратском корабле я наблюдал, как ты беседовала сама с собой, — говорит Карл, и я вспоминаю, как сама издали следила за ним.
Я дико рада, что у нас есть что-то общее. Это общее может стать фундаментом нашего совмест-нопо будущего. «Помнишь, как мы следили друг за другом? — будем говорить мы когда-нибудь. — Помнишь, как однажды мы вдруг поняли это?» Я думаю о его носках, о том, как аккуратно их складываю. О том, сколько раз видела его голым на пути в ванную. Думаю о его строгом почерке на страницах журнала. Я могла бы предложить ему стать моим парнем, хотя я давненько не заводила новых парней и уж тем более для отношений на расстоянии. После чего я вдруг вспоминаю своих парней, угнездившихся у меня дома, и о том расстоянии, что нас теперь разделяет и которое я даже не представляю. Теперь все мои парни далеко. Впрочем, вряд ли настолько же далеко, насколько могут быть далеко двое следящих друг за другом людей.
— Хочешь стать одним из моих парней? — спрашиваю я.
— Боюсь, детка, это вне моей компетенции, — отвечает Карл и дарит мне долгий нежный поцелуй на ночь.
История Лоретты, грабительницы банков, весьма непроста. Карл исписал десять страниц своего журнала убийств, выражая печаль и сожаление о том, что случилось, пускай его девиз и гласил: «Ни о чем не жалей». Он писал, что, если бы мог повернуть время вспять, сделал бы это, потому что девушка, ограбившая банк в тот день, девушка, укравшая деньги в час заказанного Карлу убийства, она была не Лореттой, она подменяла эту грабительницу банков, она просто тащилась по затейливым маскам и ярким перчаткам и в тот раз надела маску в цветочек, так здорово оттеняющую ее голубые глаза. Уже после того, как душа неизвестной девушки покинула тело, Карл увидел эти широко распахнутые глаза и сразу понял, что нет, она совсем не Лоретта. В деле было указано, что глаза у Лоретты серые, а не голубые. Тогда он сорвал маску с обмякшего, безжизненного лица, ставшего ярким символом того, чего он так страшился. Он пошел и убил не того человека.
Настоящая Лоретта в тот день лежала дома с простудой, температурой под сорок, стопкой журналов, записями любимых телепередач и долгожданной документалкой о настоящей истории Бонни и Клайда, которую она откладывала на особый случай. Ей повезло, что у нее было прикрытие на случай внезапной болезни, и это слово «прикрытие» очень ей нравилось: рубашка, прикрывавшая ее плечи, одеяло, прикрывавшее ее тело, ночной колпак, прикрывавший ее голову, крыша, прикрывавшая ее колпак, небо, прикрывавшее ее крышу, вселенная, всегда прикрывавшая ее задницу, — такой она оказалась удачливой. Удачница Лоретта. Жар был таким сильным, что ей привиделось, будто ограбление пошло не по плану, в банке что-то случилось и ее младшая сестра, вышедшая вместо нее, стояла тут, рядом с диваном, нацепив свою любимую цветочную маску, и умоляла о помощи.
— Нашему делу пиздец! — кажется, сказала младшая сестра.
— Пиздец — тоже дело. Дело к телу, тело — в дело, — ответила Лоретта, но, услышав собственный голос, поняла, что бредит, и уснула прямо на диване с журналом на коленях, открытым на статье о том, что никто и никогда не может угадать с размером лифчика.
Весть настигла ее поздно ночью, в новостях передавали, что кто-то пытался ограбить банк, кто-то погиб, грабитель погиб, тело пропало. В этот момент Карл стоял возле ее дома и следил за ней через окно, а она была одновременно растеряна и потрясена. Лоретта истерично расхохоталась, точно рояль, который должен был свалиться на нее с неба, промазал на пару сантиметров — от осознания этого она хохотала без остановки. Но маниакальный хохот тут же превратился в плач. Она поняла, что рояль-то промазал мимо нее, но свалился не просто на чью-то другую, а на голову ее младшей сестры, тоже превосходной грабительницы банков, грабительницы с таким потенциалом, какой может быть только у гениального пианиста, и внезапно она возненавидела слово «потенциал», потому что оно обозначало что-то, что можно либо растратить, либо воплотить, а угадайте, кто больше уже никогда ничего не воплотит?
Вселенная снова прикрыла Лоретте жопу. Вселенная! Она ничего не забирает просто так, она всегда заменяет. Нет ничего, что можно было бы создать и уничтожить, во Вселенной все заменимо, подменимо, переменимо. А если ничто на самом деле не исчезает, то как можно об этом скорбеть? Лоретта хотела это понять. Лоретта смеялась и плакала, смеялась и плакала, и думала о глаголе «прикрывать» и том, что он на самом деле означает «покрывать», точно саван покрывает тело, и теперь этим саваном покрыта — или прикрыта — вся ее жизнь. Она выключила телевизор, пошла открыть окно, чтобы подышать свежим воздухом, и увидела Карла, наблюдавшего за ней сквозь сумерки. Любая другая женщина на ее месте могла бы и завизжать, но Лоретту уже больше двадцати лет ничто не могло застать врасплох, так что она просто спросила:
— Почему бы тебе не зайти?
Потому что знала, что это смерть наконец пришла забрать должок.
Эту часть Карл зафиксировал в малейших деталях. Он записал, что мерил Лоретте температуру — теперь уже чуть меньше тридцати восьми, словно чувство потери смогло ее сбить. По какой-то неведомой причине она позволяла ему заботиться о себе. Он положил ей на лоб холодный компресс, вокруг тела — пакеты со льдом, подогрел на плите суп и затем подносил дымящуюся ложку к ее сухим губам, накрыл одеялом до самого подбородка и сел рядом. Лоретта была миниатюрной и лежала, вытянувшись во весь рост, на таком же миниатюрном диване, но Карл все равно смог устроиться рядом так, чтобы даже не касаться ее.
— Ты пришел убить меня отравленным супом? — спросила Лоретта, и Карл ответил, что нет, он не может забрать две жизни в одну ночь, это плохо скажется на его мировоззрении, да и на всем мире, и так как он избавился от тела ее сестры, все считают, что этой ночью убили Лоретту, и никому не надо знать о том, что это не так, особенно тем, кто нанял Карла, чтобы убить Лоретту, так что Лоретта может продолжать грабить банки, и никто в жизни не заподозрит ее — именно ее, — ведь она, судя по всем имеющимся фактам, уже мертвее мертвого.
Некоторое время Лоретта молчала.
— Кто нанял тебя, чтобы убить меня?
Карлу, вообще-то, нельзя раскрывать такого рода информацию, особенно тем, кого его наняли убить, но сегодня он был настроен на откровенность, а еще он вспомнил все фильмы, в которых злодеи раскрывают жертвам свой злодейский план, прежде чем его воплотить, так что, вероятно, это своего рода традиция, прецедент, оправдывающий такое позерство, а ко всему прочему злодеями были они оба, и оба уже давно приняли этот факт, каждый в свое время и своим путем.