Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I

Биркин Кондратий

Пользуясь болезнью сына, Катерина Медичи деспотствовала, как ей было угодно, и с неослабным ожесточением преследовала гугенотов. По ее повелению маршал Матиньон с сильным отрядом был отправлен в Нормандию против графа Монгомери и Франциска де Брикевилля, барона де Куломбьер. Последний был убит при осаде Сен-Ло, а Монгомери захвачен в плен и доставлен в Париж, в самый день кончины Карла IX. По повелению королевы-родительницы, пленника заточили в Консьержери; допрашивали его, разумеется, с пытками; наконец, обвиненный в государственной измене, умышлениях на спокойствие королевства, злодейском убиении, пятнадцать лет тому назад, короля Генриха II на турнире, Монгомери был приговорен к смертной казни и обезглавлен 26 июня. Дети его, в числе одиннадцати человек, были лишены доброго имени и всех прав состояния. Через месяц на Гревской площади сожгли на костре орлеанского уроженца Жофруа Балле, автора двух книжонок атеистического содержания. От роду ему было девятнадцать лет, и по всем признакам он был не в своем уме. Этими четырьмя казнями Катерина Медичи потешала любезно-верный свой город Париж в ожидании прибытия из Польши нового короля, Генриха III, с личностью которого спешим ознакомить читателя.

Этот французский Гелиогабал родился в Фонтенбло 19 сентября 1551 года, рос и воспитывался под надзором Катерины Медичи, то есть, другими словами, в нем развивали одни только порочные наклонности, за полным отсутствием добрых качеств, в которых природа ему отказала. Хитрость заменяла в Генрихе ум, а животная чувственность — чувства человеческие. Хотя наружность обманчива и теории физиономики Лафатера

как назло оказываются несостоятельными при их применении к многим историческим личностям, однако же, судя по портретам Генриха III, можно сказать, что у него лицо было действительно зеркалом души. Генрих был невысокого роста, очень нежного телосложения, с мелкими чертами лица и постоянной сладенькой улыбкой на тонких губах. Сознавая неприглядность своих рыжих волос и бровей, он, думая сделаться красивее, пуще безобразил себя, подкрашивая волосы в черный цвет, подводя брови, румянясь и белясь, не хуже отъявленной кокетки. С первых годов воцарения, когда для совершенного сходства с Гелиогабалом король воображал себя женщиной, он носил серьги, ожерелья и лифы с открытыми плечами и грудью. Наследовав от матери многие черты гнусного ее характера, Генрих, верный правилам итальянской политики, был особенно ласков и приветлив с теми, которых он ненавидел или боялся. Восемнадцати лет он принимал участие в столкновениях с гугенотами, отличался в сраженьях при Жарнаке, Монконтуре, но еще того более во время Варфоломеевской ночи, так как резать полусонных и безоружных было ему тем приятнее, что не сопрягалось ни с малейшей опасностью. Благодаря проискам и золоту Катерины Медичи, польские дворяне избрали его себе в короли в 1573 году. Теперь мы сделаем небольшое отступление. Герцог Генрих Гиз, сын покойного Франциска Лотарингского, с 1570 года был женат на Катерине Клевской, вдове Антония де Круа, принца Порсиен. Всячески стараясь породниться с королевским домом, Гиз, дружный с Генрихом III /тогда еще герцогом Анжуйским/, обратил его внимание на свою свояченицу, шестнадцатилетнюю красавицу Марию; тот влюбился в нее до безумия и, не откладывая далеко, решился жениться на Марии, но встретил неумолимую оппозицию со стороны королевы-родительницы — Мария Клевская была протестантка. Чтобы утешить опечаленного Генриха, Катерина Медичи поручила своей фрейлине Ренате Рие де Шатонеф отвлечь его своими ласками от Марии. Рената начала свои маневры кокетством, томными взглядами, нежными вздохами — и они произвели на Генриха желанное действие: он начал ухаживать за Ренатой, ответившей отказом на его страстные домогательства. Маневр очень искусный, но тем неудачный, что в это же самое время Рената удостаивала своей благосклонностью любимца Генриха, де Линьеролля. Последний, в откровенную минуту, похвастался герцогу Анжуйскому своими успехами и тем нанес жестокий удар его самолюбию, за что поплатился головой. Месяца за три до Варфоломеевской ночи тот же Линьеролль /а может быть и другой кто-нибудь/ разболтал о преднамереваемых убийствах и за это, по повелению герцога Анжуйского, был убит его приверженцем Виллькье. Разочарованный в Ренате де Шатонеф, Генрих опять обратился к Марии Клевской. Различие вероисповеданий, бывшее главным препятствием к их браку, было устранено переходом Марии 3 октября 1572 года в католицизм; но явилось другое: Генриху, избранному в короли польские, прочили в супруги княжну Анну Ягеллон… Очарованный Марией Генрих готов был отказаться и от руки княжны, и от королевства польского. Видя, что сын ее окончательно потерял голову, Катерина Медичи постаралась о скорейшей выдаче Марии Клевской за принца Генриха Конде, а герцога Анжуйского, убитого горем, отправила в Польшу, где он и царствовал по 19 июня 1574 года, то есть по самый день своего бегства во Францию, куда призывала его Катерина Медичи на открывшуюся, после смерти Карла IX, вакансию. Генрих, едучи окольными дорогами на Вену, в Венецию, оттуда в свое королевство, прибыл во Францию в сентябре. Здесь он всего прежде приступил к расторжению брака Марии Клевской с принцем Конде, ссылаясь на то, что муж ее еретик, гугенот, и не обращая внимания на беременность Марии. Бог весть, чем бы окончились старания Генриха III, если бы Мария, принцесса Конде, не скончалась 30 октября 1574 года от несчастных родов. Король, в неутешной своей горести, дошел до карикатуры: он в течение нескольких дней безвыходно просидел в комнате, обитой черным сукном, нарядился в траурное платье, состоявшее из черного бархатного колета, с вышитыми на нем серебром мертвыми головами на скрещенных костях; из мертвых же голов, выточенных из слоновой кости, были снизаны и его четки… Добрая утешительница, Катерина Медичи поручила его вниманию Ренату де Шатонеф (на этот раз ему послушную), девицу д'Эльбеф, наконец — знаменитую госпожу де Сов. Генрих, как говорится, очертя голову бросался в объятья и той, и другой, и третьей, затем чтобы в пресыщении найти лекарство от своего горя… Этот переход от слез к безумству понятен; в нем еще виден человек, вскоре превратившийся в животное, одержимое извращением своих чувственных побуждений.

До сих пор мы говорили о фаворитках, пользовавшихся благосклонностью государей благодаря любви, которую они умели пробуждать в последних; упоминали мы также и о временщиках, которых собственная дерзость или слабость королев возводила на престол…

Царствование Генриха III, прозванное царствованием фаворитов /regne des favoris/, представляет совсем иную картину, о которой приличие запрещает нам распространяться. Какую роль играли при Генрихе III его знаменитые красавчики /les mignons/ — Келюс, Можирон, Шомбер, Сен-Люк, Сен-Мегрен, Жуайез и д'Эпернон, — об этом читатель может догадаться сам, если мы скажем, что эти красавчики были неприлично женоподобны, имели что-то задорно-сладострастное в манерах, во взгляде, в походке. Госпожа де Сов сосватала королю невесту, Луизу, дочь графа де Водемон, из дома Лотарингского, на которой Генрих женился 15 февраля 1575 года; женатый, он ухаживал за падчерицей вдовы президента Буланкура, девицей Бюсси, но ни жена, ни эта девица не пользовались такой неограниченной нежностью короля, как его милейшие красавчики. Все они занимали знатнейшие должности, при совершенной бездарности и гнусной изнеженности; безнаказанно бесчинствовали в Париже, бесчестили женщин и девиц, убивали на дуэлях мужей, отцов и сами, будуарные опричники, оканчивали жизнь или на поединках, бывших тогда в большой моде, или, еще того хуже, под ножами тайных убийц! Не стоят они — эти фаворитки в образе мужчин — подробных биографических очерков, их имена заслуживают памяти потомства разве только для того, чтобы служить бранными, нарицательными именами им подобных гермафродитов. Единственным мужчиной при дворе этой позорной, неблагопристойной эпохи был знаменитый герой, фаворит всей Франции, претендент на престол королевский — герцог Гиз, Генрих Порубленный /Henri le Balafre/.

Он родился 31 декабря 1551 года и, удостоенный титула герцога Жуанвилль, воспитывался при дворе Генриха II. С двенадцати лет, под руководством отца своего Франциска, он ознакомился с боевой жизнью под стенами Орлеана, где в одно и то же время выказал храбрость воина, закаленного в бою, и неукротимую ненависть к гугенотам, убийцам своего отца. По усмирении междоусобий в 1567 году, Генрих отправился в Венгрию, где принимал участие в битвах с турками, а по возвращении на родину прославился подвигами в сражениях при Массиньяке, Жарнаке, Монконтуре и отразил адмирала Колиньи от стен осажденного им Пуатье. В битве при Шато-Тьерри, в которой он разбил наголову тридцатитысячный корпус немецких войск, шедших на помощь гугенотам, герцог Гиз был ранен в щеку ударом палаша, оставившим шрам на всю жизнь. За этот рубец, стоивший ордена, Гизу дано было прозвище Порубленного /le Balafre/. Умный, одаренный увлекательным красноречием, простой или надменный в обхождении кстати и у места, наконец — красавец собой, он побеждал умы мужчин и одинаково успешно сердца женщин. Маргарита Валуа, выданная за Генриха Наваррского, была его фавориткой. Связь их, которую Гиз был намерен загладить браком /согласовавшимся и с его политическими видами/, возбудила негодование Катерины Медичи и Карла IX, для успокоения которых Гиз женился на вдове принца Порсиен. Неверный своей супруге, как и все мужья того времени, Гиз, однако же, не давал ей воли и убийством красавчика Сен-Мегрен отбил охоту у всех и каждого покушаться на его семейное спокойствие. Сен-Мегрен влюбился в герцогиню Гиз и решился сделать ей признание, на которое она отвечала ему не слишком сурово. Проведав об интриге, герцог подложным письмом от имени жены заманил ее возлюбленного в западню, где Сен-Мегрен был убит наемными убийцами. По варварским понятиям того времени, Гиз был совершенно прав, и сам король не смел предъявить претензий за убиение одного из своих фаворитов. Гиз в своем самоуправстве действовал даже не как муж, мстящий обольстителю своей жены, а вернее как государь, наказующий преступника за оскорбление величества. Гроза гугенотов, опора и надежда католиков, любимец народа, Генрих Порубленный именно в это время уже прокладывал себе путь к королевскому престолу посредством Священного союза, известного в истории под именем Лиги /la Sainte-Union, la Sainte-Ligue/.

Мы говорили, что мысль о Варфоломеевской ночи была подана Катерине Медичи герцогом Альба. Ослабляя Францию внутренними междоусобиями, Филипп II тайно надеялся присоединить ее к своей державе. Папа римский проникал в эти замыслы, но тайно противодействовал видам испанского деспота, покровительствуя партии Генриха Гиза. Маскируя свои настоящие намерения усердным служением церкви, Генрих с 1576 года с помощью преданных своих сообщников начал образовывать в разных областях Франции тайные общества защитников католицизма, сосредоточив в Париже главное над ними начальство, под именем центрального комитета. При содействии приходских священников, своими проповедями разжигавших фанатизм, Лига возрастала неимоверно, и таким образом Гиз опутал всю Францию. Он весьма верно рассчитывал, что, встав во главе религиозного движения, может без всякого труда свергнуть Генриха III и занять его место. Благодаря бумагам, найденным у курьера, умершего в Лионе на пути в Рим, куда он ехал по приказанию Гиза, король узнал о существовании Лиги и догадался о настоящих намерениях своего противника. По совещании с Катериной Медичи, Генрих III, именным указом подтвердив и одобрив существование Лиги, объявил себя ее главой, то есть сам же стал во главе заговорщиков, умышлявших его низвержение. На это обстоятельство ему указал президент де Ту /de Thou/, но к сожалению поздно. Народ и все сословия охладели к Священному союзу, лишь только король объявил себя его соучастником… Безымянные письма, пасквили, памфлеты и карикатуры градом посыпались на Генриха III, и он, думая совершить подвиг, сделал промах, ничем не поправимый. Признавая короля главой Лиги — в ее религиозном смысле — и великодушно предоставляя ему борьбу с гугенотами; Гиз, деятельнее, но и секретнее прежнего, занялся вербовкой приверженцев и распространением заговора. В Париже, вместо прежнего центрального комитета, был учрежден Совет шестнадцати, сообразно числу частей города. Для руководства заговорщиками в Париж прибыл брат Гиза, герцог Майенский, и объявил, что пора приступить к действиям. На первый случай было решено захватить короля в Лувре и, заточив его в монастырь, объявить королем Генриха Гиза. Как бы в ответ на это намерение, король усилил свою дворцовую стражу и принял решительные меры к отражению мятежников. Герцог Майенский, призванный к ответу, оправдался, сказав, что воинские приготовления жителей имеют одну цель — истребление гугенотов, но что на свободу короля никто не осмеливается покушаться… После этого несколько раз лигеры составляли заговоры к овладению Генрихом III — и каждый раз планы их рушились благодаря доносам Николя Пулена, одного из членов тайного Совета. Видя, что главными агитаторами были приходские священники, король 2 сентября 1587 года приказал их арестовать, но прихожане с оружием в руках решились защищать своих отцов духовных. Испуганный Генрих объявил им прощение, на которое никто не обратил внимания, так как он не смел поступить иначе. Он приказал сестре Гиза, госпоже Монпансье, в 24 часа выехать из Парижа, а она смеясь разъезжала по городу, показывая знакомым позолоченные ножницы, которыми грозилась постричь Генриха Валуа в монахи. Король или, как его тогда называл народ, Генрих Валуа сидел ни жив, ни мертв в Лувре, окруженный телохранителями, боясь показаться народу. Герцог Гиз написал ему весьма любезное письмо, предлагая свое содействие к усмирению мятежа… Еще не окончательно одурелый от страха, король понял, что прибытие Гиза в мятежную столицу будет искрой, которая подожжет этот подкоп, подведенный под его трон, и потому отвечал герцогу запрещением въезжать в Париж. Как будто издеваясь над королем, Гиз прибыл в Париж 9 мая 1588 года и, восторженно встреченный народом, явился во дворец к Катерине Медичи. Дряхлая злодейка взялась за роль примирительницы и представила Гиза своему сыну.

Встреча соперников была самая комическая. Король, бледный, дрожащий всем телом, задыхался, шипел, как придавленная змея, а Гиз с коварной улыбкой уверял его в своей верности и совершенной преданности. Это свидание, равно и другое на следующий день, не привели ни к какому результату, а только подтвердили Генриху III, что Гиз не ставит его ни в грош, и что корона королевская не сегодня так завтра перейдет с больной головы на здоровую. Во избежание этого позора Генрих Валуа приказал вступить в Париж всем войскам, расположенным в окрестностях столицы… Воинов королевских народ встретил бранью, камнями, выстрелами и перегородил им улицы завалами, или баррикадами. Этот день, 12 мая 1588 года, известен в историй под именем дня баррикад /JournBe des barricades/.

Не принимая личного участия в бунте, Гиз явился к королю с любезным предложением своих услуг для устранения мятежников. Он же, столкнувший Генриха III в яму, радушно подавал ему руку, чтобы его из нее вытащить. Не давая согласия, а просто повинуясь своему злодею, король вместе с ним явился народу, и оба Генриха верхом проехали по городу. Мятеж мгновенно утих, но поднялась новая буря — восторженных кликов, которыми народ встретил своего возлюбленного Гиза:

— Ура герцогу! Да здравствует защитник церкви! Виват, отец наш, славный Гиз! — ревели сотни тысяч голосов.

Любезно откланявшись народу, виновник торжества говорил теснившимся на пути гражданам:

— Довольно, довольно для меня… Крикните же, наконец, что-нибудь и королю…

Но охотников кричать виват Генриху Валуа оказалось немного, да и те были из его придворной прислуги.

Униженный, раздавленный Генрих III проглотил обиду, возвратился в Тюильри и на другой же день давай Бог ноги — ускакал из Парижа в Шартр. Это бегство, весьма основательно показавшееся Гизу опаснее присутствия короля, испортило все дело. Тщетно Катерина Медичи, теперь взявшая сторону Гиза, писала Генриху III, умоляя его возвратиться; тщетно парламент отправил к нему депутацию. Брат красавчика Жуайеза, для умягчения короля, прибегнул к средству, которое может служить доказательством, как тогда во Франции кощунствовали над религией, ее обрядами и священнейшими предметами поклонения. Брат Жуайеза, монах-капуцин, выбрав тридцать пять товарищей, отправился с ними процессией в Шартр.

Капуцины шли босые; Жуайез, в терновом венце, нес на плечах огромный крест, а следовавшие за ним два монаха подгоняли его ударами плеток /дисциплин/ по обнаженным плечам. Прибыв в Шартр, кощуны остановились под окнами дворца, распевая священные песнопения и продолжая бичевание, от которого на плечах Жуайеза оставались кровавые полосы… Генрих III был сначала тронут этим зрелищем, но потом, осыпав негодяев бранью, велел их прогнать; действительно было за что, терновый венец, надетый на Жуайезе, был пришит к парику; крест был сделан из картонной бумаги, а мягкие концы плетей были обмазаны краской кровавого цвета!

Наконец 2 августа герцог Гиз, вместе со своим братом, кардиналом Карлом прибыл в Шартр с предложением Генриху III своей покорности и верного союза против гугенотов. На это предложение король отвечал Гизу пожалованием ему звания генералиссимуса. Из Шартра двор переселился в Блуа, где король предполагал созвать общую думу. Нарушить мир с королем казалось Гизу бесчестно, однако же довольствоваться саном генералиссимуса вместо короны королевской было ему тоже не совсем приятно. На этот раз лигеры настаивали на том, чтобы покончить с Генрихом III одним решительным ударом… Гиз колебался.