Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I
Шрифт:
Эти чины были приданым, взятым бароном за женой, и позолотой рогов, которыми задолго до свадьбы его увенчал король Наваррский: недаром же сестра Генриха называла барона Панжа «толстым буйволом»…
Через полгода, после бегства герцога Алансонского во Фландрию, Катерина Медичи и возлюбленный ее сынок решились дозволить Маргарите возвратиться к ее беглому супругу. 2 августа 1578 года королева Наваррская из замка Оленвилль изволила отбыть в Гасконь в сопровождении королевы-матери, кардинала Бурбона, герцога Монпансье и президента Пибрака. За ними следовали фрейлины двора Катерины Медичи, обоз красавиц, которыми флорентинка надеялась действовать на врагов вернее всякой артиллерии и не ошиблась в расчете. Не успела она со своим подвижным лупанаром прибыть в Гюйэнну, как король Наваррский уже растаял от огненных взоров фрейлины Дайэллы, гречанки, спасшейся от плена при разорении Кипра, а Тюреннь пленился девицей Ла Вернь /La Vergne/. Восемнадцать месяцев гостила Катерина Медичи у зятя, напоминая, окруженная своими камелиями-фрейлинами, известного разряда тетеньку с племянницами. Король и королева Наваррские были просто умилительны в добром согласии и при совершенном отсутствии ревности:
«Чтобы меня не обвинили в проповеди безнравственных правил приручать ревнивых мужей и пользоваться их доверием, я объясню причины, побуждавшие меня так странно вести себя. Я был королем без королевства и стоял во главе партии, которую следовало поддерживать, всего чаще без войск и без денег для их найма. Видя приближающуюся грозу, я для ее отклонения не имел иных средств, кроме покорности. В подобных случаях добрая жена приносила мне немалую пользу. Ее ходатайство всегда смягчало досаду на меня ее матери или братьев. С другой стороны, ее красота привлекала ко мне постоянно множество удальцов, которых удерживала при мне легкость ее поведения; суровостью она могла бы повредить успехам нашей партии. Судите после этого, должен ли я был щадить ее, хотя она и доходила иногда в своем кокетстве до смешного. Бывали между ее обожателями и такие, над которыми она сама смеялась, удостаивая меня доверенности и сообщая мне о их забавной страсти. Таков был старый сумасброд Пибрак. Ради любви он сделался ее канцлером, чтобы, пользуясь правом службы, писать ей нежнейшие письма, над которыми коварная вместе со мной смеялась».
Этой же самой системы и в наше время придерживаются многие мужья, торгующие своими женами, в чаянии снискания великих и богатых милостей у своих начальников, но что мерзко в каком-нибудь министерском чиновнике, то отвратительно в короле, этим грязным путем домогающемся престола… Или будущий Генрих IV думал, что за высотой занятого им поста люди ему современные и потомки не заметят пятен? Солнце ярче французской короны и повыше королевского престола, однако же его пятна не укрылись от глаз наблюдательной науки. Путь к славе может быть тернист, труден, извилист, но никогда не должен быть грязен; стыд и позор тем славолюбцам, которые удобряют почву для своих лавров кровью человеческой или смрадной грязью.
С переездом в По для Маргариты, как мы уже сказали, начались черные дни. В памяти беарнцев еще в полном блеске сияла покойная Иоанна д'Альбре, в которой, по словам историков, «кроме пола, не было ничего женского»; Иоанна, умная в совете, храбрая на войне, строгая, целомудренная. Сравнивали беарнцы покойную мать их короля с его женой, и невыгодно было это сравнение для молодой развратницы, мечтавшей единственно о нарядах, балах, праздниках да любовных интригах. В По Генрих взял жену в ежовые рукавицы /что, сказать по правде, чести ему не делает/. В Париже он — «страха ради иудейска» — ходил в католическую церковь; в По он заставил Маргариту слушать обедню ее вероисповедания в убогой часовенке, куда не допускали местных жителей, единоверцев Маргариты… Вместо обожателей, королеву окружали педант Пибрак, свирепый солдат д'Обинье и фанатик гугенот Жак Лал-лье. Некого было ей тешить своими кокетливыми кривляниями и пышными нарядами из камки, аксамита, турецкой парчи, венецианского бархата, о которых она с таким чувством распространяется в своих записках. Полезная мужу в Париже, она была ему почти в тягость в его владениях. Там, дозволяя Маргарите ветреничать как угодно, здесь Генрих требовал от нее соблюдения приличия и супружеской верности. В обоих случаях он был верен политической системе, им высказанной: в Беарне честное поведение жены было точно такой же необходимостью, как в Париже ее безнравственность. Стесняя жену в ее привычках, Генрих самому себе предоставил полную свободу, не давая спуску ни одному смазливенькому личику от крестьянки до фрейлины включительно. В это время, вместе с д'Амвилем и Фронтенаком, король Наваррский пользовался расположением мадмуазель де Ребур, всячески досаждавшей Маргарите. Эта Ребур была девица хворая, истощенная, и Генрих любил ее, может быть, единственно ради разнообразия. Она очень скоро ему прискучила, и он заменил ее девицей Фоссе, известной под именем Фоссезы. Эта новая связь была затеяна королем незадолго перед его отъездом с Маргаритой в Нерак, где и она вознаградила себя за невольное воздержание знакомством с Иаковом Гарлэ /Harlay/, сеньором де Шанваллон.
После скучного По житье в Нераке напомнило Маргарите родимый Париж. Праздники сменялись праздниками, домашние спектакли балами, балы поездками на охоту. Придворные дамы и кавалеры кружились в каком-то чаду, покорствуя любви, этому могучему властелину самого короля, божеству, соединявшему перед своим алтарем и католиков и гугенотов. Старики не отставали от молодежи; суровый и степенный де Рони, будущий Сюлли, репетировал балетные па под руководством сестры Генриха и долгом почел, по примеру прочих, обзавестись фавориткой.
В этом адском лабиринте любовных и политических интриг, душой которых была Маргарита, попавшая опять в свою сферу, путеводной нитью могут служить ее записки. Досадуя на маршала Бирона, правителя Гиэни, Генрих решился нарушить мир, заключенный с парижским двором, и 15 апреля 1580 года снова вступил в борьбу, названную войной влюбленных, так как главные действующие лица этой трагикомедии были влюбленные и любовь была главной причиной всех их политических и военных действий. Д'Обинье пишет, что Маргарита, негодуя на своего брата Генриха III за то, что он наушничал королю Наваррскому о ее интригах с де Тюрренем и Шанваллоном, подстрекнула мужа затеять с шурином войну. Орудием для подстрекательства она выбрала молоденькую Фоссезу, свою фрейлину, дочь Пьера Монморанси… Другими словами, Маргарита сама сосватала ее своему влюбчивому супругу.
Несмотря на свое смешное название, воина была нешуточная; независимо от подвигов храбрости со стороны католиков и гугенотов, она была ознаменована неизбежными зверствами и ужасами. Несколько областей терпели нужду и голод, гибли в истязаниях женщины, дети; сотни храбрых складывали свои головы, и все это по милости женщины-волокиты, чужой кровью мстившей своему брату за непрошенное вмешательство в ее грязные интриги. По ее просьбе город и замок Нерак воюющими сторонами признаны были неприкосновенными, что однако же не мешало Генриху делать частые наезды в замок, в котором между фрейлинами его жены находилась Фоссеза. В начале этой интриги Генрих питал к прелестной отроковице самую платоническую страсть, называя Франциску своей «дочкой». Послушная наставлениям королевы, дочка держала своего папашу в почтительном отдалении, обещая ему — и только обещая — желанную награду за те воинские подвиги, которые он совершал во имя этой срамной войны… Герцогу Алансонскому, возвратившемуся из Фландрии, Генрих III поручил вступить в мирные переговоры с королем Наваррским. Семь месяцев Франциск провел в Нераке, уладив дело по желанию короля французского, но мир был нарушен по милости Фоссезы. Ревнивый Генрих Наваррский, заметив ухаживание за ней герцога Алансонского, заподозрил жену в пособничестве. На этот раз невиновная Маргарита уговаривала брата оставить неуместное соперничество. Фоссеза, точно так же в доказательство своей невинности, вознаградила наваррского короля за долгие ожидания. Лишь только обнаружились последствия близких отношений Генриха с Фоссезой, последняя, подобно библейской Агари, возгордилась и зазналась перед своей законной соперницей, явно оказывая Маргарите неуважение. Круто изменился характер недавней девочки, готовившейся теперь быть матерью. Желая скрыть свою беременность, Фоссеза отпросилась у королевы на воды Эг-Шод, в Беарне. Делая вид, что она ни о чем не догадывается, Маргарита дала ей свое позволение. Фоссеза, сопровождаемая фрейлинами Ребур, Билльсавен, гувернанткой и Генрихом, отправилась лечиться. Ребур, отставная фаворитка, желая отомстить Фоссезе, исправно доносила Маргарите обо всем, что делалось на водах; о дерзких отзывах новой фаворитки насчет королевы; о намерении Генриха заставить жену приехать в Эг-Шод для избежания скандала. Избегать было нечего; при дворе и по всему Беарну ходили уже соблазнительные слухи о короле и его фаворитке. Зная, что отдалением себя от Фоссезы она будет только способствовать вящему злословию, Маргарита с удивительным тактом приблизила ее к себе, великодушно предложив свое содействие к сокрытию от молвы угрожавшей Фоссезе катастрофы. Вместо благодарности Фоссеза, по общепринятому обыкновению падших, желающих выдавать себя за непорочных девственниц, стала осыпать королеву упреками, клясться в своей невинности, называя клеветниками тех, которые осмеливаются думать, что она беременна… Бесстыдство это было тем извинительнее Фоссезе, что ее счастливый обожатель Генрих, этот «великий король», делал жене своей сцены за нанесенное ей оскорбление чистой и невинной Фоссезе! Какое умилительно-патриархальное лицемерие!.. В лице жены Генрих защищал от нападок общественного мнения свою любовницу; замыкая уста Маргарите, он надеялся заставить молчать весь свет… Он, его величество, король Наваррский, ручался, что его «дочка» Фоссеза чиста, как младенец, стало — оно так и быть должно, хотя бы этот младенец подарил божий мир вторым экземпляром действительно невинного младенца, что и не замедлило последовать.
Вскоре после ссоры с женой из-за невинной Фоссезы король ночью разбудил Маргариту и ласково сказал ей:
— Милая моя, я от вас скрыл то, в чем теперь принужден сознаться. Простите и забудьте все, что я говорил вам. Будьте так добры, встаньте и помогите бедной фоссезе, которой очень трудно! Я уверен, что вы, увидев ее в этом положении, простите ей все прошедшее. Ведь вы знаете, как я ее люблю? Прошу вас, сделайте мне эту милость!
Маргарита, истинно великая в эту минуту, отвечала ему, что она слишком его уважает, чтобы считать его дитя бесчестием для себя; что она позаботится о Фоссезе, как о родной дочери, ему же советует этим временем ехать с придворными на охоту, затем чтобы все осталось шито да крыто. [49]
49
См. Les memoires de la reine de Navarre. Далее этого, кажется, не могут идти ни снисходительность жены, ни цинизм мужа. О, великий король!
Невинная Фоссеза родила мертвую дочку. Королеве за ее услуги она отплатила тем же, чем большая часть рожениц платит бедным бабушкам, то есть самой низкой неблагодарностью. Креатуры, подобные Фоссезе, в девушках не засиживаются; на ее счастье нашелся какой-то Сен-Марк, сеньор де Брок, предложивший ей руку и сердце.
До глубины души оскорбленная бесстыдством мужа и неблагодарностью Фоссезы, Маргарита с удовольствием приняла приглашение Генриха III и отправилась в Париж для принятия деятельного участия в интригах против короля Наваррского, а самое главное, для возобновления интриги с Шанваллоном, имевшей также роковое влияние на судьбу бедной королевы Наваррской. Дорого поплатилась она, как увидим, за свое справедливое мщение недостойному супругу.
Теперь из легиона фавориток Генриха IV является первая знаменитость — прелестная Коризанда, графиня Грамон, которую один современный автор осыпает такими восторженными похвалами, каких не расточал блаженной памяти Боссюэт в своих панегириках над гробами королев и принцесс. Она, по словам панегириста, [50] заслуживает не только внимания, но и похвал истории; кроме красоты и ума, она была мужественна и бескорыстна. Качества эти, продолжает он, нельзя назвать добродетелями, но во времена, обильные пороками, много значит иметь хоть какие-нибудь достоинства…
50
М. de Lescure: Les amours de Henri IV. Paris, 1864. in 8° p.p. 121 et seq. 2