Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I

Биркин Кондратий

До сих пор крепкое здоровье Марии от огорчений, частых разъездов и неудобств тюремного заключения, наконец, ослабело до такой степени, что она слегла. С той мыслью, что она уже на смертном одре, Мария /8 ноября 1582 года/ писала к Елизавете письмо, в котором обстоятельно изложила ей все события своей жизни и представила все доводы, которые могли служить ей к оправданию. В это же самое время доктора, лечившие пленницу, испрашивали у Елизаветы разрешения их больной пользоваться водами Бокстона; к голосу врачей присоединились испанский и французский посланники. Их вмешательство показалось Елизавете подозрительным, и лорду Шрьюсбюри она поручила не терять Марии из виду во все время ее пребывания на водах.

Самым великодушным из всех европейских государей оказался в это время король французский Генрих III, и посланник его Мовиссьер был особенно настойчивым в ходатайстве об облегчении участи шотландской королевы. Напоминаем читателю, что Мария была двоюродной сестрой Генриха Гиза, врага короля французского; лигеры колебали его трон, междоусобия раздирали Францию, и при всем том Генрих III непритворно жалел пленницу Елизаветы и сделал для нее все, что мог. Королева английская, письменно уверяя

его в своем сострадании к Марии, уклоняясь от решительного ответа, продолжала издеваться над королевой шотландской по-прежнему. Доведенная до последней крайности страдалица написала к ней письмо, стоившее ей немало слез, так как в нем Мария торжественно отрекалась от престола в пользу своего сына, умоляя свою мучительницу единственно об освобождении и дозволении навеки удалиться во Францию. Это письмо осталось без ответа. Французскому посланнику было передано, что королева английская охотно согласилась бы на просьбу своей пленницы, но безопасность государства запрещает оказать ей милосердие, так как она мятежница. На тайном совете, созванном Елизаветой для решения участи королевы шотландской, граф Лей-честер предложил развязаться с Марией Стюарт посредством ее отравления. Это предложение доказывало, что семнадцать лет тому назад злодей с этой же самой целью сватался за королеву шотландскую. Гнусное предложение Лейчестера было, однако, отвергнуто государственным секретарем Уолсингэмом. Покуда шли эти переговоры, пленницу перевезли опять в Тьюттбю-ри, где для ее жилища назначили две сырые, низенькие каморки, в которых не согласился бы жить самый последний поденщик. Надзор был доверен сэру Эмиасу Паулету, в 1559 году бывшему посланником при французском дворе, где его видела Мария Стюарт, тогда юная новобрачная. С годами этот человек из ловкого царедворца превратился в угрюмого, брюзгливого нелюдима, неумолимого формалиста, бездушного автомата, соединившего однако в своей особе жестокосердие палача с благородной прямизной. Этот новый тюремщик Марии Стюарт под окнами ее темницы в одно прекрасное утро повесил католического священника за то, что тот назвал королеву шотландскую мученицей и пожалел о ней. Дважды в сутки утром и вечером, Паулет навещал свою узницу, шарил в ее комнате по всем углам, осматривал стены, постель королевы, самые платья, ей принадлежавшие. Малейшая просьба пленницы была для Паулета вопросом государственным, решение которого он ни под каким видом не осмеливался взять на себя. Жалуясь на неудобства своей новой тюрьмы, Мария просила, между прочим, дать ей постель помягче; Паулет отказал ей и в этой безделице. Совещания Елизаветы с Уолсингэмом и Лейчестером окончились; тот и другой решили, что смерть Марии Стюарт — необходимость, и Паулету был прислан приказ умертвить пленницу. Старик отвечал, что он может быть тюремщиком, но не палачом. Лейчестер прислал к нему несколько подкупленных солдат для убиения пленницы; Паулет вытолкал их вон из своей комнаты при первых же словах о цели их посещения. Видя, что тайное убийство невозможно, Уолсингэм решился ждать повода к законному приговору Марии Стюарт к смертной казни, в полной уверенности, что ждать не придется долго. Шпионы, рассеянные по городам Англии и Шотландии, прислушивались к народной молве и зорко следили за теми, которые осмеливались выражать свое сожаление об участи королевы шотландской. Некто богатый землевладелец графства Дерби, Антоний Бебингтон, католик по вероисповеданию и ревностный приверженец Марии Стюарт, составил обширный заговор в ее пользу, имевший целью убиение Елизаветы и возведение на английский престол освобожденной из заточения королевы шотландской. Увлекаясь этой мечтой, или вернее химерой, Бебингтон привлек к себе множество своих единоверцев, в особенности же из среды лиц духовного звания. В числе заговорщиков был священник Гиффорд, который, рассудив, что доносчик никогда ничего не потеряет, довел о замыслах Бебингтона до сведения Уолсингэма. Некоторые из заговорщиков, вовремя уведомленные, спаслись бегством; сам Бебингтон с двенадцатью товарищами был схвачен, и все они, после непродолжительного следствия, были казнены. Смертью их поспешили именно затем, чтобы отнять у Марии Стюарт возможность сослаться на их показания, так как ее обвинили в соучастии и организации этого заговора, о котором она имела понятие единственно по слухам. По повелению Елизаветы у пленницы были захвачены все бумаги, находившиеся при ней в темнице; секретарей ее, Кюрля и Ноу, арестовали, и судилище началось.

Мария, как и в первый раз, объявила членам следственной комиссии, что не признает над собой власти законов английских; что о заговоре Бебингтона ничего не знает; что бумаги, по которым ее уличают, все до единой, подложные; что, наконец, показания против нее обоих секретарей вынуждены у них невыносимыми пытками. Шатонеф, посланник Генриха III, взяв на себя защиту Марии Стюарт, добился аудиенции у Елизаветы. Королева выслушала его с глубочайшим вниманием, вполне согласилась со всеми его доводами в пользу своей жертвы; сказала, что искренне ей сочувствует, рада сделать все, что только возможно, для ее спасения и в заключение прокляла безжалостные законы своего государства. Шатонеф обратился к сыну Марии, укоряя его в равнодушии.

— А мне до нее какое дело? — отвечал Иаков. — Пусть моя мать то и пьет, что для себя заварила!

Этот жалкий выродок был прав… Действительно, несчастная его мать испивала тогда чашу горестей, окончательно отравленную и переполненную его варварским ответом. Воспитание, конечно, могло испортить сердце Иакова, но надобно было и от природы иметь богатые задатки чудовищных пороков, чтобы выговорить о родной матери эти ядовитые слова. В ответ на них из-под сводов темницы несчастной мученицы глухо прозвучало проклятье.

Усердный Паулет при обыске в темнице обобрал у Марии все ее драгоценности и наличные деньги и последним лишил ее отрады подавать милостыню нищим, подходившим к ее окнам.

— Подите прочь! — крикнула им узница, когда они в первый раз после ее ограбления подошли к окну. — Мне нечего подать вам; теперь я сама такая же нищая, как вы!

Двадцать пятого сентября 1586 года по королевскому повелению Мария Стюарт была отвезена в замок в Норфсгемптоне. Здесь пленнице дозволили некоторые удобства; четырем ее фрейлинам и старому Мельвиллю /бывшему посланнику английского двора/ разрешено было находиться при ней. Вместе с тем, как бы для намека о готовившейся для нее участи, стены спальни Марии обили черным сукном, а пологу у кровати, тоже черному, придали вид надгробного балдахина. Узница настоятельно требовала, чтобы дело ее о соучастии в заговоре было рассматриваемо в государственном совете. Требование отвергли и разбирательство дела препоручили комиссии из двадцати лордов под председательством канцлера. Главными уликами были признаны письма королевы шотландской к Бебингтону, почерк которых был действительно ее собственный или превосходно подведенный под ее руку. Но что же именно из двух? Это не решено. Мария Стюарт признала подделку за работу своих секретарей, которые, из желания добра ей же самой, писали без ее ведома к Бебингтону. Ноу и Кюрль /под пытками, правда/ утверждали, что письма были писаны собственной рукой королевы, что она имела непосредственные сношения с заговорщиками.

На этот раз самый ревностный защитник Марии Стюарт мог бы стать в тупик, особенно после оглядки на события всей ее предыдущей жизни. В каждом грязненьком или кровавом деле, в котором, по всем признакам, королева шотландская принимала участие, она при первом же слове обвинения спешила заявить о своей неприкосновенности к делу и совершенной невинности: она права и чиста, всегда и во всем.

Ее обвиняют в связях, сначала с Данвиллем, потом с Шателаром, там с Давидом Риццио. «Клевета, — отвечает Мария Стюарт на эти обвинения. — Данвилль был мне только друг, Шателар — безумец, которому я не подавала ни малейшего повода поступить со мной так нагло, что же касается до бедного Риццио, он был моим секретарем и верным советником».

Муж Марии Генрих Дернлей, с которым она была не в ладах, удавлен и взорван на воздух. Действия королевы, предшествовавшие катастрофе, весьма подозрительны. «Этому несчастному делу, — отвечает она, — я ни душой, ни телом не причастна!»

Через три месяца после смерти мужа она выходит за Босфэла, одного из его убийц. В ответ на всеобщее негодование, она стонет, заливаясь слезами: «Это насилие!»

В замке Локлевен Мария подписывает акт об отречении от престола в пользу своего сына и через несколько времени на требования Елизаветы подтвердить его права она говорит: «Была и пребуду королевой шотландской!»

Наконец, ей предъявляют письмо, ее рукой писанное к заговорщику Бебингтону. «Знать не знаю, ведать не ведаю, — показывает Мария на допросах, — письма поддельные».

Если весь ряд этих обвинений — клевета, напраслина, насилие, ложь, подлог, тогда королева шотландская просто праведница, жертва какой-то таинственной судьбы; если же обвинения справедливы — Мария Стюарт преступница, подобных которой мало отыщется в истории, и тогда эшафот был самым законным возмездием ей за все злодейства.

Не потому ли она кажется нам ангелом, что соперница ее Елизавета так похожа на демона?

В последние месяцы 1586 года, Шатонеф и Белльльевр, нарочный посол Генриха III, неутомимо хлопотали об освобождении Марии Стюарт и едва могли добиться аудиенции у королевы английской. В течение шести недель, со дня на день, Елизавета отклонялась от личных объяснений. Сначала она сослалась на опасения заразы, так как Белльльевр прибыл с континента, на котором тогда свирепствовали повальные болезни; потом королева выразила боязнь, нет ли в свите посланника наемных убийц; наконец, после всех уверток и уловок, она приняла Белльльевра. Эту аудиенцию можно назвать смешной эпизодической сценой в кровавой трагедии. Объясняясь с послом, Елизавета говорила на каком-то смешанном языке, то по латыни, то по-французски; на ее лице ясно отпечатлевались все волновавшие ее чувства. После бледности она вдруг покрывалась пятнами или ярким румянцем, составлявшим как бы отлив рыжих волос дочери Генриха VIII; ястребиные ее глаза попеременно щурились, с выражением томной неги, или, воспаленные зверской яростью, выходили из орбит. Говорила она разными голосами, то громовым мужским басом, то звонким сопрано, переходя от гневного крика к вкрадчивому шепоту. Наговорила Елизавета французскому посланнику очень много, но все-таки ничего положительного ему не сказала. На другой же день в Лондоне разнеслась весть о том, что Мария Стюарт, бывшая королева шотландская, приговорена парламентом к смертной казни. На это радостное известие весь город отозвался праздничным колокольным звоном, а к вечеру озарился иллюминациями, по распоряжению полиции и тайных агентов Елизаветы; она же сама в эти минуты называла членов палаты варварами, выказывая негодование на бесчеловечный их приговор…

— Это ангел, а не женщина! — пел умиленный хор придворных.

— Ее ли не оскорбляла Мария Стюарт, умышлявшая на ее корону и жизнь, и она же, кроткая, незлобливая, сожалеет о злодейке!

Слухи о приговоре достигли до Марии, и она написала Елизавете последнее письмо, в котором просила оказать ей только две милости: в случае казни дать ей католического духовника, а после смерти отослать ее тело для погребения во Францию. Елизавета, говорят, прослезилась, читая письмо, но не дала на него никакого ответа. Может быть, она еще думала помиловать Марию или, и того верней, хотела ее помучить ожиданием. Белльльевр почти насильно проник во дворец; просил, умолял, грозился; напоминал, что казнь Марии может послужить поводом к войне между Францией и Англией. Последняя угроза рассмешила королеву, так как в то время Генрих III сам не имел возможности у себя дома сладить с Лигой. «Не наживайте себе еще новых врагов, — писала ему Елизавета, — и, не мешаясь в дела чужого королевства, подумайте лучше о своем собственном и послушайтесь доброго совета: не ослабляйте поводьев, если не желаете, чтобы мятеж, как бешеный конь, вышиб вас из седла!» Желая отомстить французским посланникам за их докучливость, Елизавета расставила им западню, в которую они однако же не попались. Лорд Стаффорд, по секретному ее повелению, освободил из тюрьмы содержавшегося там преступника и подучил его, явясь Белльльевру, выдать себя за приверженца Марии Стюарт и предложить ему тайно убить Елизавету. Гнусное предложение подосланного было отвергнуто с негодованием, и сам посланник довел о том до сведения королевы. Раскинутая ему сеть порвалась, как легкая паутина…