Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I
Шрифт:
Европейские женщины удивляются доброму соглашению жен у магометан и язычников, одновременно сожительствующих с несколькими супругами. Чему удивляться, когда семейство французского короля Генриха IV являет нам умилительный пример азиатской полигамии или американского мормонизма? Приятельница фаворитки Леонора Галигаи умела примирить королеву с Генриэттой и настолько сблизить их, что крестины обоих сыновей Генриха праздновались одинаково пышно и сопровождались блестящими празднествами. Между прочим, Мария Медичи устроила балет, в котором участвовала сама с пятнадцатью придворными красавицами, представляя группу шестнадцати добродетелей.
— Что вы скажете об этом эскадроне добродетелей? — спросил король у любовавшегося балетом папского нунция.
— Эскадрон прекраснейший и опаснейший, [63] — отвечал тот, сладко улыбаясь.
Вскоре ясная лазурь над этим Олимпом или Пафосом покрылась громовыми тучами. Вторично разразилась гроза над головой Генриэтты, гроза моральная, но которая могла быть ей не менее гибельна, как первая, атмосферная.
Сестра покойной Габриэли, Жюльетта Ипполита, герцогиня Виллар, отвлекла на время внимание короля от жены и фаворитки, и наш французский Юпитер
63
Bellissimo e pericolosissimo!
Король из судьи сам превратился в подсудимого и, вместо наказания преступницы, сам же, чуть не на коленях, вымаливал у нее прощение. Разбранив королеву, поверившую клевете, король отправил герцогиню Виллар в ссылку, Жуанвилля — в Венгрию; секретаря его за подделку писем заточил в Бастилию; в честь угнетенной невинности дан был великолепный праздник при дворе… Каким образом все это случилось, невольно спросит читатель? Случилось все это очень просто, благодаря присутствию духа и бесстыдству фаворитки. С Жуанвиллем она действительно была в коротких отношениях; письма писала к нему она своеручно, а короля и весь двор одурачила. Кроме Жуанвилля, никто не мог уличить Генриэтту, но герцог, истый дворянин старого времени, по свойственному мужчине великодушию предпочел возвести напраслину на себя, нежели бороться с женщиной или вернее пачкать свою пяту, раздавив под ней ядовитую гадину. Заметим только, что это торжество невинности происходило именно в то время, когда созревал заговор маршала Бирона, в котором принимали участие брат, отец Генриэтты и она сама, в чем Генрих IV убедился только через четыре года (в 1605 году) при открытии нового заговора, в котором главную роль играет семейство д'Антраг. [64] До тех пор король, деля свои ласки между женой и фавориткой, детьми законными и побочными, находился в самом безвыходном положении, между двух огней. О приличии, как видно, забыли и думать.
64
Маршал Бирон был казнен 31 июля 1602 года, но с его смертью не пресеклись нити его заговора, искусно сплетенного и продолжаемого стариком д'Антрагом и его сыном графом Оверньским.
22 ноября 1602 года Марии Медичи Бог дал дочь Елизавету (в 1615 году выданную за Фридриха IV, короля испанского).
21 января 1603 года Генриэтта, маркиза де Вернейль, разрешилась от бремени дочерью же — Габриэлью Анжеликой (выданной в 1622 году за Бернарда Ногаре, герцога д'Эпернон). Имела ли фаворитка надобность в деньгах или в какой подачке от короля, ей стоило только напомнить ему о том документе, и все исполнялось по ее желанию. Сюлли то и дело получал от короля чеки на отпуск Генриэтте нескольких тысяч ливров. Из змеи фаворитка превратилась в пиявку. Денег и подарков ей лично было мало; она выманивала у короля щедрые милости многочисленным своим родственникам, ближним и дальним. Сюлли ворчал, уговаривал, усовещивал короля; Генрих благодарил за советы, но им не следовал. С другой стороны, Мария Медичи, истая Юнона, взяла ветреного супруга в руки и постоянно колола ему глаза фавориткой и данным ей письменным обещанием; мать семейства, королева заботилась теперь о детях. По словам историка Мезере, Мария не ограничивалась бранью и нередко обращала в бегство победителя при Иври и Кутрасе, сопровождая брань очень выразительными пантомимами. Генрих начал поговаривать о разлуке с женой и отсылке ее на родину. Впрочем, вот подлинная исповедь Генриха IV в одну из откровенных бесед с благородным Сюлли:
«В дополнение к тому, что я уже говорил вам, друг мой, о причинах моей досады и дурного расположения духа, скажу вам, что вчера вечером я расстался с госпожой Вернейль крайне рассерженный по трем причинам. Во-первых, теперь она вздумала хитрить, лукавить и жеманиться со мной, будто бы по чувству набожности, а как я думаю, вернее, вследствие каких-нибудь новых интрижек с людьми, которые мне не совсем нравятся. Второе — в ответ на мое замечание о ее сношениях с братом и другими злоумышленниками на меня и на безопасность государства, она очень надменно отвечала, что все это неправда, что я старею, оттого и становлюсь подозрителен и недоверчив; что жить долее со мной нет никакого средства… Что, наконец, я сделал бы ей величайшую милость, если бы перестал посещать ее наедине, так как пользы от этого мало, а одни только неприятности, особенно от королевы. При этом она королеву, жену мою, обозвала таким именем, что я едва удержался, чтобы не дать ей за это в щеку! Третья причина: я просил у нее возвратить мне мое письменное обязательство, а она дерзко отвечала, что я могу искать этот документ, где мне угодно, но от нее никогда не получу!
Тут мы с ней посчитались, и я в бешенстве ушел, сказав, что найду способы добыть мое обязательство!»
От фаворитки король пошел к жене, где ожидала его сцена, приправленная колкостями, упреками и жалобами.
Кому другому, если не Сюлли, пришлось взять роль умиротворителя? Истинно великий государственный муж не погнушался войти в эти будуарные дрязги, видя, что от них тускнеет королевский венец его державного друга, блекнут его лавры и сам он, герой, превращается в какого-то бесхарактерного труса, не стоящего имени мужчины. Угадывая, что внезапная скромность фаворитки и ее уклончивость от ласк короля — не что иное как уловка кокетки, вымогающей у своего обожателя милости да благостыни, Сюлли, ссылаясь на собственные ее слова, набросал проект письменного договора между королем и фавориткой, в котором первый отступает от всяких притязаний на ее нежность с тем, чтобы уже и она, в свою очередь, не домогалась ничего. Генриэтта одобрила проект, но король был крайне недоволен разлукой с возлюбленной красавицей. Как бы то ни было, устранив всякое сближение короля с фавориткой, Сюлли добрыми советами принудил Марию Медичи быть к мужу снисходительнее, любезнее, ласковее; указал ей на те стороны его характера, влияя на которые королева может привязать к себе супруга и отвлечь от всяких фавориток. В апреле 1604 года Генрих, окончательно разочарованный в Генриэтте, почти ненавидел ее, и тут же вскоре, как нельзя более кстати, открыт был заговор старика д'Антрага. Заговор этот, запутанный, подобно паутине, простирал свои нити по всей Франции, за Пиренеи, связывая в одну шайку большую часть вельмож, даже ближайших к престолу. Тут были духовники маркизы Вернейль отец Иларий и отец Анж, [65] английские дворяне Морган и Фортн, л'От, секретарь Вилльруа, Шевийяр, Эпернон, Буйон, Белльгард, граф Оверньский, старик д'Антраг, милая его дочь Генриэтта, маркиза Вернейль, и любимцы королевы: Кончино (будущий маршал д'Анкр) и жена его Леонора Галигаи… Вести следствие надобно было осторожно, не торопясь, но Генрих, отодвинув на задний план вопрос о спокойствии государства, озаботился единственно о своем собственном, истребовав у арестованного д'Антрага знаменитое «обязательство», возвращенное наконец 6 июля 1604 года… Затем, вместо продолжения следствия, комиссия прекратила свои заседания, и все дело ограничилось бегством графа Оверньского в свое поместье. Маркизе Вернейль за уступку обязательства было выдано 20 000 экю, а отцу ее д'Антрагу (уличенному заговорщику!!) обещан маршальский жезл. Так пишут Мезере и де Ту, и, несмотря на их авторитет, не решаемся верить этим позорным сделкам короля французского с людьми, подкапывавшими под его престол. Следственное дело было потушено, но не угасла искра тлевшего заговора (еще бы, когда все заговорщики гуляли на свободе) — и вскоре начались новые розыски, на этот раз успешнее первых, которые и привели к раскрытию страшной истины.
65
Побочный сын Маргариты Наваррской.
Испанский посланник дон Бальтазар Зунига навлек на себя основательные подозрения в покушениях на спокойствие Франции. До сведения Сюлли доведено было, что заговорщики намереваются, заманив короля к маркизе Вернейль, умертвить его там и наследником престола объявить ее сына, Генриха-Гастона. Начались многочисленные аресты: графа Оверньского, схваченного в его замке, привезли в Париж и посадили в Бастилию (20 ноября 1604 года), маркизу подвергли домашнему аресту, участи графа Оверньского подвергся и старик д'Антраг (11 ноября), захваченный со всеми бумагами… Начался суд, и открылась та страшная пропасть, которую готовили Генриху IV. Виновные выказали если не редкое присутствие духа, то небывалый цинизм. «Пусть меня казнят, пусть казнят! — кричала на допросах Генриэтта с пеной у рта. — Я не боюсь смерти, я сама ее прошу. Если король велит меня казнить, тогда скажут, по крайней мере, что он жену свою казнил! Я была его женой прежде итальянки!.. Я у короля прошу только трех милостей: прощение отцу, петлю — брату, [66] а мне правдивого суда!»
66
Граф Оверньский, храбрый в подпольных заговорах, на суде выказал самое подлое малодушие, обвиняя и уличая сообщников, даже наговаривая на них, униженно умоляя короля пощадить ему за это его жалкую жизнь.
Эти мелодраматические выходки, в судьях возбуждавшие негодование, чтобы не сказать омерзение, тронули мягкое сердце короля и пробудили в нем прежнюю любовь. Все улики налицо: семейство д'Антраг умышляло на его жизнь, имело сношения с Испанией, намеревалось возвести на престол сына Генриэтты путем убийства Марии Медичи и ее детей, и при всем том король любил фаворитку, а любя ее, всячески помогал ей и подсудимым, тайно сносясь с арестованной Генриэттой. В конце декабря 1604 года, когда следственная комиссия снимала с преступников показания, давала им очные ставки, допрашивала, уличала — в самое это время король писал к арестованной Генриэтте:
«Милое сердце мое, на ваши три письма даю один ответ. Разрешаю вам отъезд в Буажанси и свидание с вашим отцом, избавленным от стражи. Не оставайтесь долее одного дня, так как зараза сильна. При поездке в Сен-Жермен не худо было бы вам повидать наших детей, а также и их отца, который вас очень любит и дорожит вами. О вашей поездке никто /то есть королева/ ничего не знает. Люби меня, моя козочка /топ тепоп/, ибо я тебе клянусь, что когда я с тобой, мне весь мир ничто; целую тебя миллион раз».
К сожалению следственная комиссия с подсудимыми не целовалась и вместо любовных записочек писала другие бумаги, поважнее. Верховный уголовный суд 1 февраля 1605 года приговорил д'Антрага и графа Оверньского к смертной казни, маркизу Вернейль к заточению в монастырь Бомон-ла-Тур. В тот же день жены д'Антрага и графа, с ними же и Генриэтта, явились к Генриху, умоляя о прощении. Король несколько времени колебался; однако же приказал смягчить приговор и заменить его для приговоренных к смерти — пожизненным заключением, а для Генриэтты прощением, дозволив ей удалиться в свое поместье; 16 сентября она формально была объявлена невиновной. [67] Так шутил король французский с судом и играл законами! В его руках было искоренение заговора, а он довольствовался только обрубкой двух-трех ветвей. Оправдание этому малодушию еще могло бы быть какое-нибудь, если бы король повиновался чувствам любви христианской, а не своему неукротимому сластолюбию…Искоренение заговора д'Антрага могло бы отклонить от груди Генриха IV кинжал Равайльяка.
67
Вскоре старик д'Антраг был освобожден, но граф Оверньский высидел в Бастилии двенадцать лет. Так говорит Лекюр /Amours de Henri IV. Paris 1864, p. 369/; по другим сказаниям отец и брат маркизы были казнены 2 февраля 1605 года.