Время Анаис

Сименон Жорж

— Я вас слушаю.

Дважды Бош открывал и закрывал рот, не зная, что сказать, с какого конца подступиться. И чуть было не произнес: «Я человек порядочный». Однако спохватился, поняв, что подобная фраза прозвучала бы кощунственно.

— Ну, что же вы?

Не найдя, с чего начать, Бош спросил сам:

— Вы виделись с моей женой? Что она вам сказала?

— Когда потребуется, вам устроят очную ставку с ней.

— Прошу прощения.

Слова «очная ставка» сбили его с толку, поскольку речь шла о Фернанде.

Он задал еще один вопрос, но тут же пожалел об этом.

— Она осуждает меня?

— Но ведь вы сами заварили эту кашу. Со вчерашнего вечера у вас было время для размышлений… Когда Николя грозился урезать вам жалованье?

— Я вас не понимаю. Он никогда мне не угрожал.

— И не давал понять, что вы обходитесь ему слишком дорого?

— Я?…

В тот самый момент, когда Бош решил возмутиться, он покраснел и отвернулся. Вспомнилась досадная фраза, фраза-табу, которую он тщетно пытался забыть. Случилось это три месяца назад. Стояла солнечная, теплая погода. Бош вернулся из студии раньше обычного в приемную их конторы на Елисейских полях. Вместо того, чтобы отправиться к себе, пошел в кабинет Сержа. Аннета, секретарша, проговорила:

— Мсье Николя никого не принимает. Он занят.

— Кто у него?

— Господин Озиль.

Альберу всегда было неприятно, когда двое этих людей запирались, и он, пожав плечами, толкнул дверь. Оба кабинета соединялись общим коридором. Дверь в кабинет Сержа была приоткрыта. Там, по-видимому, успели отобедать: из кабинета доносился запах сигар.

Поначалу Альбер не собирался скрывать свое присутствие, но тут услышал, что разговор идет о нем.

— Все это превосходно, — говорил на дурном французском Озиль. — Но если он догадается, какую роль ему приходится играть?

— Да что вы, дорогой! — запальчиво отвечал Серж Николя. Едва заметный акцент придавал его голосу почти сладострастное выражение. — Опасности никакой, вы прекрасно понимаете. Бош — надутый дурак. С такими, как он, можно не церемониться. Поверьте!

Чтобы не выдать своего присутствия, Бош на цыпочках вышел.

Вот и весь эпизод. Подслушанная фраза причиняла боль, словно заноза, он всячески пытался прогнать ее из памяти. Как с Николя, так и с Озилем (с ним он имел дело редко), Альбер вел себя так, словно ничего не произошло.

Элегантно, с иголочки одетый, он в течение трех месяцев играл роль администратора их компании. Обедал и ужинал в лучших ресторанах, три-четыре раза в неделю, нередко в обществе популярных киноактрис, посещал ночные кабаре.

Серж Николя обращался к нему все в той же, лишь, ему свойственной манере, растягивая слоги: «Дорогой друг!»

Сам Альбер называл его Сержем…

Почему же орлеанский инспектор так настойчиво пытался накануне установить обстоятельство, самому ему казавшееся второстепенным?

— Когда? — допытывался он у Боша.

Когда у него возникло намерение убить Николя? Что же он ему ответил? Несколько недель назад. Нет, он сказал: «Несколько месяцев». «А сколько именно?» — поинтересовался инспектор.

И позднее, во время телефонного разговора инспектора с Парижем, Бошу казалось, что эти же вопросы продиктовал и полицейский комиссар.

Нет, это невозможно. Чистая случайность.

Он убил Сержа накануне в шесть вечера. Вряд ли эти люди знают, что произошло, лучше его самого.

Но, возможно, после встречи Озиля с Сержем, не придавая этому особого значения, Аннета сказала патрону: «Он сам вошел. Я предупредила, что вы заняты». «Кто?» — спросил тот. «Мсье Бош». — «Он заходил ко мне в кабинет?» — «С четверть часа назад. Разве вы его не встретили?» «С четверть часа назад. Разве вы его не встретили?»

Николя мог насторожиться и спросить у Фернанды: «Ты уверена, что с твоим мужем за последние несколько дней ничего не произошло?» — «Я ничего не заметила. А в чем дело?» — «Он, по-видимому, подслушал мой разговор с Озилем, во время которого я назвал его надутым дураком».

Бош живо представил себе грудной смех Фернанды. С каким наслаждением она повторила эти слова! «Ты сказал: надутый дурак? Душка!»

Ну нет! Надо взять себя в руки, думать хладнокровно, а не витать в облаках. Все происходило совсем иначе. Фернанда сообщила комиссару что-то другое, говорила о муже с презрением. С каким высокомерием произнес этот полицейский чиновник:

— Он не давал понять, что вы обходитесь ему слишком дорого?

Должно быть, у Альбера был растерянный вид. Он не отдавал себе отчета в том, что время идет, что молчать бессмысленно.

— Если человек мирится со своим унизительным положением, — продолжал комиссар, — извлекая известную выгоду, ему не следует ожидать, что с ним станут церемониться. Знаете ли вы, господин Бош (слово «господин» комиссар произносил, как до этого слово «вы», с особым значением, исключавшим почтительность), что вот уже полтора месяца ваша жена больше не любовница Сержа Николя?

В словах комиссара прозвучала издевка. Бош понимал: все, кто его допрашивал, делали свое дело. Комиссар тоже выполнял свой долг. Каждый из них думал так же, как и полицейский.

И то сказать: небритый, неухоженный, без галстука и без шнурков, Бош производил впечатление мерзкого преступника.

— Вы мне не ответили.

— Я знал, что у них что-то происходило.

— Что вы имеете в виду?

— Я непонятно объясняюсь, прошу прощения. Я знал, что с некоторых пор у них не все ладится.

— Они поссорились?

— Не думаю. Но у Сержа появилась дама сердца.

— Следовательно, связи с вашей женой он хотел положить конец?

Не рассчитывая, что его поймут, Бош произнес: