Время Анаис

Сименон Жорж

— Еще до того, как на ночном столике увидел револьвер? Прежде чем вошел к нему в комнату?

— Возможно, это произошло бы в какой-нибудь другой день.

— И убил бы из того же револьвера? Его собственного?

— Вероятно. Или купил бы другой.

Стук пишущей машинки отдавался в голове, взгляд не мог оторваться от движущейся каретки и пальцев инспектора.

Альбер попытался вернуться к своей собственной версии.

— Все обстояло не совсем так…

— Погоди минуту. Повтори твою последнюю фразу. Ты

сказал, что купил бы другой револьвер. Ладно. А теперь ответь, когда у тебя возникло намерение убить этого человека?

— Не знаю.

— Неделю? Месяц? Полгода назад?

— Несколько месяцев.

— Ты каждый день с ним встречался?

— Почти каждый день.

— Часто с ним обедал и ужинал?

— Часто.

— Не угрожал ему?

— Нет.

— И никогда не говорил ничего такого, что вызвало бы его подозрения?

— Никогда.

Бош еще раз попробовал вырваться из того тупика, в который, казалось, его загоняли.

— Я хочу, чтоб вы поняли…

— Погоди. Сначала ответь. У тебя есть долги?

Вопрос поразил Альбера. Сама идея. Ничего такого ему и в голову не приходило.

— Отвечай.

— Да, конечно.

— И много?

— Смотря что вы называете «много».

— Сколько ты выиграл от смерти Сержа Николя?

— Да ничего я не выиграл! Что же я могу выиграть, если меня в тюрьму посадят?

— А если бы не узнали, что ты его убил?

— Но ведь я решил прийти с повинной!

— Так сколько бы ты выиграл?

— Я об этом не думал. Все зависит от того…

— От чего же?

— От бумаг.

— Бумаг, которые вы оба подписывали?

— Да. Но, во всяком случае, деньги мне были не нужны.

— А что ж тебе было нужно?

— Не знаю. Еще совсем недавно сумел бы это объяснить. Все казалось таким ясным и простым. Все дело в том, что он умер не сразу. Револьвер больше не выстрелил, пришлось Сержа стукнуть…

— Двадцать два раза кочергой куда попало и один раз бронзовой статуэткой по черепу!

— Возможно. Я вам объясню, почему так поступил. Я и сам был потрясен. Не думал, что все произойдет подобным образом. Хотел позвонить в полицию из его квартиры и ждать, когда за мной приедут. Но я не мог вынести этого зрелища и ушел. И пальто забыл взять.

— Неужели в доме никто не услышал выстрела?

— Думаю, никто. В соседней квартире веселились. Музыка оттуда доносилась. На лестнице попалась девушка, я посторонился, уступил ей дорогу. На улице увидел свою машину. Совсем забыл про нее. Возникло желание, прежде чем позвонить в полицию, проехаться, нервы успокоить. Стемнело. Я ехал по авеню Ваграм, рассчитывал попасть на Елисейские поля. Машин было много. Шел дождь. Снова оказался на набережной Сены, поехал через мост.

— Минутку. Не успеваю. «Я ехал по авеню Ваграм, рассчитывая…» Дальше?

Бош послушно повторил сказанное.

— И тут ты от явки с повинной отказался?

— Я же вам сказал, что не менял решения. Не знаю, как вам это объяснить. Видите ли, все получилось совсем не так, как вы думаете.

— Ты остановился, чтобы выпить?

— Нет. У меня такого намерения не было.

— Неужели у тебя не было желания пропустить стаканчик чего-нибудь покрепче, чтобы встряхнуться?

— Нет. Я просто ехал. Видел огни. На перекрестке свернул, сам не зная куда. Очутился в провинции, потом в каком-то лесу. Мне показалось, прошло совсем немного времени.

— Бензобак был полный?

— Дай бог память… Да, выехав утром из гаража, заправился.

— Рассчитывал, что придется ехать далеко?

— Я вовсе не собирался скрываться. Я же сразу позвонил в жандармерию.

— Выяснив сперва, нет ли поблизости механика.

— Просто хотел вернуться в Париж своим ходом.

— А почему?

Опасаясь навлечь на себя гнев инспектора, Альбер не посмел открыть истинную причину. Сперва он боялся, что его изобьют. Потом решил, что парижские стражи порядка станут с ним обращаться более вежливо, чем деревенские жандармы или провинциальный полицейский.

Возникла пауза. Инспектор поднялся, чтобы взять с письменного стола сигареты, сам закурил, но не предложил задержанному. Возле пачки лежала надкушенная плитка шоколада. Альбер вспомнил, что голоден. Открыть бы окно да немного проветрить кабинет, но в его положении подобной услуги вряд ли можно ожидать.

С несчастным видом Бош уставился в пол. Инспектор продолжал печатать. Каков будет следующий вопрос, задержанный узнает после перевода каретки.

— Почему ты его убил?

Бош беспомощно поднял глаза.

— Отказываешься отвечать?

— Я не отказываюсь.

— У тебя были причины убить его?

— Конечно, были.

— Какие именно?

Еще недавно он смог бы их назвать. Ответил бы, не задумываясь, и ответ был бы убедительным и однозначным. Не раз он размышлял о том, что скажет «потом». Нередко то в конторе, то на улице, то в постели он цедил сквозь зубы: «Я его убью». Он успел заготовить целую речь, которую развивал и не без удовольствия дополнял, отделывая каждую деталь.

— Я его убил, потому что…

Нет! Все произошло совсем по-иному. Разве мог он представить себе трактир в Энгране, этих людей, от которых он ничем не отличался; жандармов, которые везли его сюда с такими лицами, словно везут животное на бойню; этого болезненного полицейского чиновника, который, несмотря на возраст, дослужился лишь до чина рядового инспектора и вздумал заняться в соседнем кабинете любовью с гулящей женщиной.

Не мог вообразить себе эту пишущую машинку, эти вопросы, которые, переплетаясь, приобретали зловещий смысл. Так небрежными жестами передвигает на доске фигуры шахматист, расставляя сопернику ловушку.