Время ангелов
Шрифт:
Юджин установил электрический камин так, чтобы направить его тепло на Пэтти. Камин он включил просто для уюта, так как в комнате было уже довольно тепло из-за близости котельной. Пэтти застенчиво вертела в руках чашку, помешивая чай уже в четвертый раз. На столе, покрытом зеленой скатертью, стояла тарелка с горячими подрумянившимися, намазанными маслом тостами, запах которых наполнял комнату, и тарелка с пирожными, снаружи украшенными сахарным орнаментом, а внутри мягкими и пористыми. Пэтти взяла одно из них и положила на свою тарелку, стоявшую рядом с ней на кровати, но, казалось, стеснялась его есть. Юджин рассматривал ее.
Он видел множество девушек из Вест-Индии в автобусах или в метро, но он никогда не рассматривал
— Здесь всегда так темно в это время года?
— Туман? Да, здесь часто туманно, хотя обычно не так долго. Он скоро ослабеет.
— Он пугает меня. И из-под земли доносится этот непривычный шум поездов.
— Скоро вы перестанете слышать поезда. Я их совсем не воспринимаю, так привык к ним. Вы почувствуете себя лучше, когда станете выходить в магазины.
Юджина начали уже утомлять ежедневные покупки для всей семьи.
— Я завтра пойду с вами.
— Ешьте, пожалуйста, свое пирожное. Оно выглядит таким печальным оттого, что вы не съели его.
Удивительная белозубая улыбка, а затем все еще застенчиво откусывается маленький кусочек пирожного.
— Наверное, вы скоро будете очень заняты. Вечера, обеды и прочее. Раз вы поселились здесь.
— О нет, священник никогда не устраивает у себя приемов.
Юджин не знал, рад он или огорчен. Он сам с собой спорил, сказать ему да или нет, если ему предложат роль дворецкого. В свое время он был дворецким, или, по крайней мере, играл эту роль с некоторым успехом. Все, кто его видел, принимали его за дворецкого, и причем за хорошего. Юджин не считал себя униженным этим маскарадом. В свое время он также играл роль посыльного в отеле, лифтера в магазине, привратника в школе и недолго бармена. Нынешняя работа вполне ему подходила. Он любил простой физический труд, любил содержать вещи в чистоте и порядке и быть предоставленным себе в своем собственном углу. Работа приносила и маленькую зарплату помимо превосходных комнат для него и Лео. К тому же эмигрантская организация платила ему небольшое пособие. Так он жил. Прежний священник требовал от него очень мало, и Юджин приобрел приятную привычку бездельничать. Ему нравилось заниматься тем, что он называл размышлениями, но он знал, что это больше напоминало мечтание. У него не было книг, кроме нескольких романов в бумажной обложке, но он постоянно читал исторические биографии, которые брал в библиотеке. У него также был маленький радиоприемник, по которому он рассеянно слушал музыку. И все же он заинтересовался новыми жильцами и внезапно почувствовал некоторое разочарование из-за того, что ему не придется играть для них роль дворецкого.
— А мисс Мюриель, она принимает гостей?
— Нет, нет. Она необщительная.
Юджин не был уверен, нравится ли ему эта напористая худая девушка
— Священник часто болеет, как сейчас?
— Он не болен.
«Я сказал что-то не то», — подумал Юджин. Он решил, что священник болен, так как в дом никого не пускали с момента его приезда, а по утрам он долго оставался в постели. Да и лицо его было каким-то странным. Юджин немного побаивался его, хотя при их редких встречах тот проявлял рассеянную любезность.
— О, тогда хорошо. Я просто слышал, как вы сегодня утром снова отослали миссис Барлоу, и подумал… Вы рады, что приехали в Лондон, Пэтти? Ешьте, пожалуйста, пирожное.
— Да… Я не знаю. Я еще не видела Лондона. Хорошо жить около реки. А от реки можно увидеть море?
— О нет. До моря еще много-много миль.
— Я никогда не видела моря.
Никогда не видела моря! Разве такое возможно? Море непременно должно быть частью счастливого детства каждого ребенка. Из-за того, что в ее жизни не было моря, он внезапно почувствовал к ней жалость, как будто, не получив столь необходимого в детстве, она высохла и превратилась в маленький сморщенный орех.
— Как ужасно. Я думаю, когда ваши родители приехали из Вест-Индии?..
— Мой отец приехал с Ямайки, а мать была белой, она — ирландка.
«Мне следовало догадаться, — подумал Юджин. — Она не такая черная. Я обидел ее».
— Значит, это имя вашей матери…
— Да. Думаю, вы догадываетесь, не так ли? Мои родители не были женаты.
«Ее это волнует, — подумал он, — и она считает, что я высмеиваю ее. Как сказать ей, что все это неважно?» Ему хотелось протянуть руку и коснуться ее пухлого запястья, выступавшего из-под узкого рукава розовой джерсовой кофточки. Он сказал:
— Это совершенно не имеет значения.
— Я знаю, что не имеет… Нет, имеет, имело. Мне пришлось много пережить, когда я была маленькой.
— Расскажите мне об этом.
— Не могу. Это слишком ужасно. Да я и забыла. Лучше вы расскажите мне о себе, о своем детстве.
— О себе?..
— Если вы не возражаете…
— Нет, конечно, не возражаю.
Прошло мною времени с тех пор, как он рассказывал кому-то о себе, и почти столько же времени с тех пор, как он разговаривал с женщиной. Так, непринужденно болтая с Пэтти, он вдруг осознал, как редко он теперь видится с женщинами, разве что с женами своих друзей, и даже их он не видел с тех пор, как переехал жить в дом священника. Внезапно он подумал: «Я наедине с женщиной в своей комнате».
— Где вы родились?
— В Санкт-Петербурге… Ленинграде, так-то вот.
— Это было до переворота?
— До переворота, да. Мне было шесть лет, когда произошел переворот.
— Ваши родители были богатыми людьми?
— Да. — Странно было говорить таким образом. Его родители были богатыми, очень богатыми по любым сегодняшним меркам. И их богатство было настолько естественным, что казалось странным даже упоминать о нем.
— Значит, вы выросли в большом доме со слугами и тому подобным?
— До шести лет, да. У нас было два дома — один в Санкт-Петербурге, другой в деревне.
Он помнил все это очень отчетливо. Его русские воспоминания сверкали разными красками, а все остальные были одноцветными. Он видел розовый фасад большого дома на Мойке с изгибами роскошных украшений из стукко[10], окрашенных в кремовый цвет, пыльных летом, увенчанных короной из снега зимой. И высокая, нестриженная трава вокруг загородного дома, расцвеченная красными цветами, почти скрывающая длинный низкий деревянный фасад от взгляда спрятавшегося ребенка. Он прятался в траве, когда мать звала его с веранды. Сквозь розоватые заросли травы он видел ее белое в крапинку платье и бахрому медленно поворачиваемого зонтика.