Время «Ч», или Хроника сбитого предпринимателя
Шрифт:
— Если вы уж ещё и без процентов, это вообще для нас класс… Просто подарок.
— Да нет, это не подарок, — заметил СанСаныч. — Просто мы понимаем, всякое в бизнесе может быть. Но мы люди, и поступать должны по-человечески. Мы ж, русские, россияне… Так, нет?
— Да, так, конечно… Конечно!.. Спасибо вам.
— Может, что показать вам у нас, в городе?..
— Нет, нет! — решительно запротестовала Людмила Николаевна. — Не надо. Не будем вас отвлекать. У вас столько дел… Мы сами. По центру походим, поужинаем, чуть отдохнём и полетим.
— Да, не беспокойтесь! — поднимаясь, подтвердил и СанСаныч. Поднялись и остальные.
Распрощались уже тепло, дружески… Будто давно были знакомы или живут рядом. На самом деле так оно и есть. Какие там расстояния!.. На самолёте-то… пара-тройка
— Хорошие ребята, правда? — выходя, заметил СанСаныч.
— Да!.. — согласилась юрист. — Только проценты вы зря им простили.
— Вот тебе раз! Сама же сказала — нет у нас вопросов…
— Так я же это после вас сказала. Не могла же я при всех с вами спорить… По этикету не положено.
Это верно, деловой этикет — сильная штука. Его, в общем-то, СанСаныч изучал в коммерческой школе, но без особого, как бы это сказать… должного энтузиазма. Тогда ему обоснованно казалось, что с тонкостями МИДовских дипломатических приёмов, а именно ту школу ему, на тот момент начальнику старательской артели, с упоением читал лекции сотрудник Владивостокской торгово-промышленной палаты, вряд ли когда придётся сталкиваться. Слишком уж большой тогда казалась дистанция… А вот пришлось. И не один раз причём, в последнее время. Некоторые пробелы активно восполняла Людмила Николаевна. Другие исправлялись самообразованием. Практически быстро, например, она его отучила говорить «я извиняюсь» в настоящем времени. Теперь это ему казалось верхом неприличия, даже слышать такое от других. Вмешалась в выбор мужского одеколона… костюма, галстуков, причёски, пальто… В общем, если б не она, продолжал бы он ходить, как тот простой советский инженер. Нет, не жадный он, не скупой, просто в те незапамятные благословенные социалистические времена, в стране вообще не было ни культа вещей, а значит и школы, ни культа хорошей и красивой жизни, тем более… Да и, мотаясь в поисках хорошего заработка, чтобы хоть чуть-чуть семье жилось лучше, упускал СанСаныч важный фактор формирования личного имиджа. Жена была практически солидарна с ним, может скорее не из личных убеждений, а по житейской необходимости. Она учительствовала, он, недоучившийся музыкант, художественной самодеятельностью в Домах культуры занимался. Не без успеха, не без неё!.. Правда потом водитель, чуть позже инженер, потом начальник среднего управленческого звена… И всё равно, какие там деньги! Концы с концами — и то не всегда… Спасибо перестройке, не то так, до сих пор бы и… Хотя, кто знает, что там, впереди.
Парень он ищущий, творческий, неуёмный. Его всегда, ещё с тех, советских времён, всерьёз интересовал вопрос — а кто вообще сказал, что — нельзя? Ничего человеку нельзя, ни вообще, ни в частности. Пусть и от имени государства, но кто-то же один, живой человек, телесный додумался — рот открыл и произнёс… Вот так вот откуда-то «сверху», как отодвинул: «Эй, вы, там, люди! Это вам нельзя!..» «Это не для всех вас тут!..» «Здесь только для номенклатуры, только по спецдокументам!»… и прочее. Кто он такой, этот, «нельзя»?.. Откуда он вообще взялся, этот умник? Что за человек?.. «Дайте мне его, я хочу посмотреть на него, — порой горячился СанСаныч. — Что это вообще там за люди такие?.. Кто из них, именно? С чего это вдруг они устанавливают для него какие-то там ограничения… Он, что, домашнее или дикое животное: здесь ходи — здесь не ходи… Почему ущемляются его права? Как это так? Кто посмел?.. Да и вообще! Обидно! Досадно!» И всякая такая прочая, в таком же духе дребедень, что в те времена, выглядело кощунственно, не сказать еретически. Хорошо ещё, что возникли эти вопросы в конце восьмидесятых, когда страну пусть и не очень глубинно, но уже потряхивало. Может, та перестройка и спасла его от неминуемого «инквизиторского костра»… Наверное, так, кто знает.
— Да и вообще, — продолжила запоздало нервничать Людмила Николаевна. — Поехали неизвестно куда, неизвестно к кому, без поддержки… Чёрте что! А вдруг тут бандиты, а вдруг преступники…
— Так я и не хотел поэтому никого с собой брать… А вдруг, да действительно!..
— Вы опять смеётесь! Я же серьёзно. Я за вас беспокоюсь,
— Я тоже за вас беспокоюсь… — перебивая, как мальчишка дурачился гендиректор. — Вон даже какую причёску вам здесь красивую соорудили, закачаешься!
— С вами серьёзно говорить вообще нельзя… — ужаснулась она, и кокетливо, без перехода. — Кстати, а вы тогда и не сказали мне, что причёска идёт! Я ж для вас делала! — уже вовсю кокетничала Людмила Николаевна. — А парикмахерская здесь дешевле, заметили?
— Нет. Заметил только, что долго.
— Ну, знаете, СанСаныч…
— Знаю, знаю… Парикмахерская — это не баня.
Они весело расхохотались, удивив случайных прохожих.
— Ну что, не замёрзла ещё?.. Прогуляемся? Или такси?..
— Нет, прогуляемся, — беря его под руку, согласилась Людмила Николаевна. — Только не много. У меня сапоги… Видите!..
О, да! На ней же сапоги! Красивые, конечно, — кивнул головой СанСаныч, но они же осенние, скептически отметил, «выставочные», на высоком каблуке, элегантные сапожки… Те, которые банк за долги у кого-то отнял… Совсем не для зимней прогулки!
— Конечно, не долго.
— Как скажете.
Город Омск, как и Хабаровск, и все периферийные города, в начале перестройки выглядел малопривлекательно, по-советски. Малоэтажный в основном, с кривыми малоприспособленными и для езды, и для прогулок улицами, плохо очищенными тротуарами в ту пору, плохо ещё оформленными витринами магазинов и других общепитовских точек. Морозец хоть и лёгкий, к вечеру поджимал. Снега в городе было много. Холод пробирал. Ни о какой сколько нибудь длительной прогулке не могло быть и речи. Людмила Николаевна хоть и в шубе была, но костюм под ней не для зимних прогулок, скорей для вечернего выхода… Как и шуба енотовая, в принципе. Поэтому только, немного прошлись по магазинам, так просто, для глаз. Но кое-какие сувениры, конечно же, купили для детей, для домашних, и вообще в офис… «Как здесь всё дорого!.. Заметили? И вещей, кстати, хороших нет… Видите, СанСаныч?» «Да!» — так только, чтоб разговор поддержать, добродушно соглашался он, не видя никакой разницы. «И обслуживание… явно — того, отстаёт…» — замечала Людмила Николаевна, приветливо всем улыбаясь. Воспитание того требовало. В гостях всегда нужно быть вежливыми, и ребёнку ясно.
Подошло время, поехали в аэропорт.
До двадцати двух часов просидели в аэрофлотовском ресторане. Больше здесь делать было и нечего. После сытного ужина откинувшись в креслах, сидели, отдыхали, тянули время. Медленно допивали бутылку белого «Шабли», вино Людмила Николаевна заказала, пили кофе.
Наконец объявили регистрацию билетов… «…на рейс…». «О, это наш, СанСаныч, пошли», — засуетилась Людмила Николаевна. В надежде кого-нибудь из знакомых встретить, прошли к стойке регистрации… Нет, ни одного знакомого лица… Народу было не очень много, совсем почти мало, но привычно напирая, пассажиры нервно толпились у стойки регистрации. Вот уже она и закончилась, мелодичным голосом сообщила диктор…
Уже и двадцать два сорок пять прошло… и двадцать три часа… и двадцать три тридцать!.. Где же он, который как штык, второй пилот Константин Георгиевич?
Нет «никто»!
СанСаныч с Людмилой Николаевной не на шутку уже и забеспокоились… Забыли! Отстали! Как быть теперь? Уже и ночь!.. Что теперь делать? Кошмар!
Уже и другие рейсы на регистрацию несколько раз объявили. Их самолёт уже и улетел, наверное, давно. Людмила Николаевна прямо на глазах похудела, от осознания последствий непредвиденной задержки. Как это! Как? У неё же завтра дома дела… В школу надо к Леночке… Лёша беспокоиться будет… Платочком снова промакивала уголки глаз, там уж и слёзы подступили.
Истанцевались уже у стойки администратора… Что теперь делать! Что? Домой звонить? В гостиницу устраиваться?.. Нет, нет… Не может быть! Ну как же это они так?..
А вот и нет… Вот… Вот… Появился!.. Да-да, появился, и именно как штык. В ноль-ноль пятнадцать, вынырнул из своей чёрной неизвестности. Из тоскливой, определённо муторной, неопределённости. Как восторг, как бурное и радостное явление. Как плюс, замкнув на минус, даёт если не свет, уж искру обязательно. Так счастливая улыбка осветляет лицо только что собравшейся всерьёз расплакаться женщины…