Время Чёрной Луны
Шрифт:
Вот он, приговор. Напиток забвения, испив который, человек не теряет своей сущности, но забывает пережитое, освобождается от прежних привязанностей, благих и дурных намерений недавнего прошлого и может посвятить дальнейшую бестревожную жизнь постижению истин небесного божества Уо. И Олдан, и другие лазутчики, сумевшие пробраться в город, испили этот напиток. Теперь нам с Донге предстояло сделать то же самое.
Готов ли я к подобной развязке? Забыть о своих бедах и проблемах, навсегда оставить в прошлом тот неуютный мир, в котором с черных небес смотрит Черная Луна… Ступить на путь бесконечного совершенствования, постигать сокровеннейшие тайны мироздания и собственной души, сидя в комнате у раскрытого окна, листая страницы мудрых книг, вдыхая чистый горный воздух; вести неторопливые беседы с умными хранителями, знающими то, чего никогда не узнал бы я в своем грустном мире; заплывать на лодке на середину ночного пруда и лежать, окунув руки в отраженное в воде звездное небо… Жить, как лилии, не заботясь о хлебе насущном… Приобщиться к необъятному океану, доступному беджам…
А Донгли? Согласна ли она? Впрочем, никто не будет спрашивать ее согласия.
А как же Иллолли? Я так никогда и не узнаю, что значит это сочетание звуков, этот знак, этот символ? Я все забуду, я забуду себя, теперешнего, я оторвусь от собственного прошлого – и стану другим. Меня уже не будет – будет некто другой, живущий под моим именем. Возможно, более совершенный, более умудренный. Но – другой…
«Ты уже решил, – вновь заявил о себе бедж Сю. – Подожди, сейчас я вызволю вас из храма. И увезу из города. Мне они ничего не смогут сделать. Сейчас я приду».
Как все-таки бывает хорошо (хотя вовсе это и не хорошо), когда кто-то принимает решение за тебя! Не оставляя возможности для колебаний и сомнений.
«Мне что, тянуть время, пытаться сопротивляться?»
«Нет. Напиток действует не сразу, его нужно принимать понемногу и довольно долго. От нескольких первых глотков ничего особенного не случится. К тому же, есть верное средство предохраниться от его воздействия. Я дам тебе знание о нем».
– Напиток забвения, – повторил служитель Уллор и, протянув руку, взял со стола маленький серебристый колокольчик.
Звон колокольчика бисером посыпался по залу. Девушка растерянно смотрела на служителя, потом сдвинула брови, и если бы взглядом можно было сжечь человека, от Уллора не осталось бы даже пепла. Послышались вкрадчивые шаги по ковру, и один из бородачей-конвоиров приблизился к нашему столику и, сдвинув посуду с остатками моего пиршества, поставил на него круглый поднос с двумя бокалами. На дне бокалов желтел напиток забвения, похожий на светлое пиво.
– Прошу вас, – сказал служитель Уллор. – Готов приветствовать ваше приобщение к хранителям Тола-Уо.
Судя по лицу Донгли, она скорее бы запустила бокалом в служителя, чем выпила его содержимое, и я сказал, кивая на готового к насильственным действиям бородача, замершего у столика:
– Пей, Донгли. Поверь, хуже не будет, я знаю больше, чем ты. Я продолжаю общаться с нашим другом. Пей, все будет хорошо.
Служитель Уллор приподнял бровь, а бородач позволил себе ухмыльнуться, полагая, что я опять блефую. Видимо, никому из горожан не приходило в голову прокатиться в «кармане» беджа. Я медленным движением взял свой бокал и проглотил прохладный, слегка горьковатый напиток. Донгли, поколебавшись, последовала моему примеру.
– Сейчас вы немного отдохнете, – удовлетворенно сказал служитель Уллор, – а потом вам покажут ваши новые жилища. Дальше вам все расскажут.
Я уже слышал его как будто издалека. Лицо служителя исчезало, растворялось в воздухе. Девушка поникла в кресле, бессильно уронив руки. Меня окутывало невидимое жаркое облако, и, растекаясь в этом облаке, я ощутил далекую тяжелую поступь идущего на помощь беджа…
9
И вновь передо мной была черная дверь из моих давних снов, и вновь я пытался открыть ее. Я толкал ее обеими руками, наваливался всем телом, бормоча какие-то увещевания и заклинания, но потуги мои были тщетными. Я выворачивал свои карманы в поисках ключа, я шарил в траве под деревьями, выдвигал ящики стола, зачем-то заглядывал в холодильник, расшвыривал кучи опавших листьев в парке и, становясь коленями на грязный мокрый пол, исследовал пространство под сиденьями троллейбуса. Поискам моим мешали посторонние звуки, даже не то чтобы мешали, а, скорее, не способствовали – собачий лай и чьи-то невнятные голоса с теми интонациями, что прорезаются после употребления чрезмерных доз.
Дверей было много, и все они, возможно, куда-то вели, а может быть и не вели, а были просто нарисованы черной тушью на бумажной стене. Они могли быть не запертыми, и весь секрет их мог заключаться только лишь в том, что не толкать их надо было, а тянуть на себя, но я почему-то не мог это сделать. Двери, двери, двери кружились передо мной… или это я сам вращался вокруг собственной оси в силу какого-то непонятного воздействия? Нужно было делать выбор.
Одним из преподавателей у нас на факультете был медиевист с интересным, хотя и вполне понятным тогда именем Марэн. Он и сам был очень интересным человеком. Лысый, широколобый, похожий на клювастую хищную птицу, с умным и холодным взглядом из-под очков… Интересен он был вот еще чем: написав на доске тему очередной лекции: «Франция в XII веке» и уже приступив к изложению материала, он мог через пятнадцать-двадцать минут резко замолчать на полуслове, размашисто стереть все написанное на доске – имена королей, даты битв и всякие исторические термины – и объявить новую тему. Например, «Средневековый город»… И мы послушно ставили многоточие в своих конспектах и начинали сначала. Или принимались играть в «балду».
Я не знаю, что заставило меня открыть глаза. Закружившее голову мелькание дверей? Чувство тревоги? Или же чувство тревоги и остановило эту карусель, лишив меня возможности выбора?
Я открыл глаза и сразу ощутил слабый терпкий запах. Запах исходил от сморщившихся увядших листьев, еще зеленых, но уже осужденных на скорое превращение в ломкое крошево. Я лежал на боку, погрузившись щекой в эти листья, руки мои вновь были связаны, но, вероятно, совсем недавно, потому что тело еще не успело заныть от неудобной позы. Для разнообразия на этот раз были связаны и ноги. События последних времен словно наперебой стремились компенсировать прежний мой достаток свободы. Окружающим, видимо, очень понравилось то и дело связывать меня.
По-моему, я находился в том же строении, откуда мы с девушкой начинали путь в город Тола-Уо. Впрочем, я мог ошибаться. Я мог продолжать находиться во сне – сон ведь не всегда кончается, даже если откроешь глаза. Если тебе приснится, что ты открыл глаза.
На полу валялся мой пистолет. Я помнил, что, уходя, бросил его не туда, а на кучу веток, на которой сам теперь лежал. Осторожно, стараясь не шуршать листьями, я повернул голову и увидел топчан у стены. С края топчана свисала знакомая куртка со шнуровкой, на ней лежали скомканные черные шорты. Обнаженное тело девушки распростерлось на топчане. Я видел ее повернутое ко мне спокойное лицо с закрытыми глазами (спит или?..), очертания груди (кажется, дышит?), руку в той же длинной перчатке и красивую сильную ногу, чуть согнутую в колене. Рядом с топчаном поспешно стягивал брюки какой-то человек в расстегнутой рубашке.
Он торопился, он был поглощен своим занятием, ему очень не терпелось пустить в ход своего зверя, но все-таки, прежде чем освободиться от трусов, он бросил взгляд в мою сторону. И увидел, что я наблюдаю за ним. Он замер, сжимая в руках рубашку.
Не узнать его было просто невозможно. Если бы я не бросил еще в юности занятия штангой и боксом, если бы до сих пор продолжал по утрам и вечерам накручивать километры на дорожке школьной спортплощадки возле дома, если бы не отложились в моих печенках, легких и прочих сигмовидных кишках все бесшабашные вечера и споры, раздумья и бессонные ночи, дым десятков тысяч сигарет и рябь сотен тысяч написанных слов, если бы не жизнь бульдозером грохотала по мне, а я скользил по жизни – я был бы тем, чем сейчас был он: мускулистым существом в расцвете сил, чисто выбритым и совсем не седым, с энергичным лицом любителя анекдотов, телевизора и женского тела. С бездумными глазами, в которых сейчас полыхало только одно желание: поскорее спустить с цепи своего пса, встопорщившегося под белыми трусами с вышитым черным сердечком.