Время делать ставки
Шрифт:
«Хороши игрушки для семилетнего ребенка, — подумала я, — комп, сотовик, сюрпризы-ловушки… То ли еще будет».
То ли еще было. В нижнем ящике я обнаружила маленькую цифровую видеокамеру. Она была настолько миниатюрна, что спокойно укладывалась в ладонь. Впрочем, миниатюрность камеры наверняка сочеталась с громадностью стоимости: такая «игрушка» для семилетнего Илюши наверняка стоила не меньше двух с половиной — трех тысяч долларов.
Камера была заряжена. «Интересно, — подумала я, — какие сюжеты волнуют этого малолетнего оператора. Надо взглянуть. Это чудо техники подсоединяется
На огромном семнадцатидюймовом мониторе возникло изображение. При виде первого кадра я, как ни опасалась звуковых анализаторов и прочих недетских шалостей, все-таки не сдержалась и воскликнула:
— Ну ни фига себе… «Сам себе режиссер»! Н-да… это уж в рубрику «А вам слабо!».
Впрочем, я отклонялась от истины, как Лев Давидович Троцкий от ленинизма. То, что я увидела на экране монитора в комнате семилетнего ребенка, ни за что не пропустили бы в известную передачу РТР, упомянутую выше. Точно так же я сомневалась и в том, что этот милый сюжетик вообще поставили бы в сетку вещания. Конечно, у телевидения есть славные традиции, приумноженные показом сценки с участием человека, «похожего на Генерального прокурора», но тем не менее…
По ходу просмотра я убедилась, что ни РТР, ни иной, даже существенно менее целомудренный, канал отснятого Илюшей ни за что не показал бы. Цифровая видеозапись с беспощадной отчетливостью и яркостью отобразила сцену, украсившую самый откровенный порнофильм. Стоящий спиной к камере голый мужчина занимался оральным сексом с брюнеткой, лица которой первоначально не было видно по понятным причинам. Впрочем, парочка сменила позицию, и я увидела точеное, чуть влажное лицо молодой женщины лет двадцати с хвостиком. Хвостик был небольшим, чего нельзя было сказать о любовном опыте дамы. Из последующего просмотра явствовало, что в сексе она понимает. За семь с половиной минут парочка сменила пять поз, а потом мужчина замычал и довершил начатое бурным оргазмом. Брюнетка извивалась и постанывала. Ее красивое лицо искажалось, полные яркие губы кривились, приоткрываясь и выгибаясь колечком. Пикантная родинка возле уголка рта придавала лицу женщины голливудский, но несколько дешевый колорит.
Мужчина повалился на диван, широко раскинув ноги. В кадр попало его побледневшее от наслаждения лицо. Прядь темных волос прилипла к мокрому лбу. Он тяжело дышал, двигаясь всем телом — хороших таких античных пропорций. На вид мужчине было лет тридцать, и камера надолго прилипла к его лицу, показывая крупным планом то рот, то гладко выбритый подбородок, то несколько длинноватый нос, то большие глаза с короткими темными ресницами, то полоску белых зубов, перламутрово сверкающих под немного вздернутой верхней губой.
— Давай еще, — прошелестел голос не попавшей в кадр женщины, и тотчас же она попала в фокус. Узкой ладонью она растирала свою грудь с набухшими сосками, и в формате этой груди размера этак третьего с половиной, а то и четвертого, пальцы казались особенно тонкими и хрупкими.
— Не, пока не-а, — односложно отвечал мужчина. — Ты прямо как эта… как их… суккуб.
— Сук-ка… кто? — выговорила женщина, и на ее лицо легла тень недоумения. — Ты что такое сказал?
— Обиделась, что ли? Ты не то подумала. Суккуб — это такое… ну, вроде черта, только красивого и женского пола. Она, суккуб, значит, нападает на мужиков, ну и затрахивает их до смерти…
Та улыбнулась довольно:
— А, ну… тогда другое дело. Сук-куб. Это я…
На этом запись оканчивалась. Я вынула из камеры мини-диск, на котором была записана приведенная выше сценка, и осторожно уложила в свою сумочку. Откровенно говоря, я была в шоке. Нет, не от записи — на своем веку мне приходилось видеть сценки куда похлеще, — нет, от того, где я нашла ЭТО. В столе у семилетнего мальчика. Кто эти люди, если он хранил камеру под ключом и диска из нее не вынимал?
Если говорить честно, мое настроение резко испортилось. Пропал тот злой и веселый кураж, который навеяли эти злоключения со стрелой, мертвецом и перчаткой на пружинке. Происходящее перестало быть забавным.
Я механически вставила перчатку на прежнее место, приведя в действие механизм зарядки. Захлопнула гроб с пластиковым мертвецом. Вставила стрелу в арбалет и прицепила пусковую ниточку к двери. Впрочем, нет. Прицепить я не успела. Из громадного зала, где остались Клепины, вдруг послышался грохот, чей-то писк, а потом все потонуло в раскатах мощного баса:
— Мать вашу, урррроды!! Я что, епта, зря вам баблосы отстегиваю? Где он, епта? Че ты на меня выпялился, чмондрик, бля? Где, бля, Илюха, спрашиваю? Где сын, епта?
5
Я приложила щеку к прохладной поверхности двери. Только этого мне еще и не хватало. Семейный скандал! И несложно было догадаться, кому принадлежал тот рокочущий бас, что разрывал сейчас в клочья кроткую тишину, царившую в квартире. Бас принадлежал хозяину квартиры, Ивану Алексеевичу Сереброву. И в этом не могло оставаться никаких сомнений.
— Ваня, я хотела тебе сказать… — послышалось жалкое лепетание Ноябрины Михайловны. — Тут такое…
— Какое? Вы что, опять отвезли его к себе, в ваше вонючее Черкизово? Говорил я, чтобы мальчишка туда ни ногой! Понятно тебе, Нонка? Не нравится ему в вашем убожестве, а вы все туда же!
— Иван Алексеевич, но мы… — послышался сиплый голос Алексаши, но хозяин дома обрушился на того всей лавиной своего грохочущего баса:
— Что-о? И ты еще взялся квакать? На тебя что, гимнастический козел упал на разминке, что ли?
— Я больше не работаю учителем в…
— Ну, значит, какой-то другой козел! Впрочем, не будем о козлах… с меня и тебя одного, Клепин, хватает. Я же сказал: никуда мальчишку без присмотра не отправлять!! Я ясно ведь сказал, так, дура? Тебе, Нонка, говорю! Что на меня пялишься, тупая овца?
Откровенно говоря, создавалось такое впечатление, что я попала на съемки скандального ток-шоу «Окна» с Дмитрием Нагиевым. Впрочем, на «Окна» привлекались актерские силы, артисты сшибают халтурку и приработок к не ахти какому театральному окладу. А тут все было вживую.
Я осторожно выскользнула из комнаты Илюши, ловко прикрепив ниточку к двери так, что она огорошила бы еще так любого вошедшего. Оказавшись в громадном холле, я остановилась у стены, все еще никем не замеченная, и рассмотрела вновь пришедших.