Время должно остановиться
Шрифт:
– Вот именно.
Теперь миссис Твейл окинула его открытым взглядом, оценивая чуть сдвинутую набекрень шляпу, превосходно сидевший жемчужно-серый костюм, галстук фирмы «Сулка», бутон розы в петлице.
– Ваш отец не был бедным священником из Ислингтона, – заметила она.
– Нет, он был воинствующим атеистом из Болтона.
– О, я сейчас думаю вовсе не о вопросах веры или неверия, – сказала она, улыбнувшись с легким оттенком иронии. – А о том, что ваша теща называет фактами.
– А конкретнее?
– К примеру, о постоянном ознобе от жизни
– Напротив, – сказал Юстас, – он занимался благотворительностью почти профессионально. Общественные фонтанчики с питьевой водой, больницы, клубы для мальчиков из малообеспеченных семей и все такое.
– Да, но он всего лишь жертвовал деньги, чтобы его имя значилось на дверях. Ему не приходилось работать в этих чертовых клубах.
– А вам приходилось?
Миссис Твейл кивнула:
– С тринадцатилетнего возраста. А когда мне исполнилось шестнадцать, мне приходилось проводить там четыре вечера в неделю.
– Вас принуждали к этому?
Миссис Твейл пожала плечами и не сразу ответила. Она вспоминала отца – эти блестящие глаза на лице чахоточного Феба, это длинное тощее тело с впалой грудью. А рядом с ним стояла ее мама, маленькая и хрупкая, которая, однако, помогала выживать этому совершенно беспомощному в житейских делах, не от мира сего мужчине; крохотная птичка, уподобившаяся Атласу и державшая на себе всю материальную тяжесть вселенной.
– Есть такой прием, как моральный шантаж, – сказала она. – Если окружающие тебя люди настойчиво пытаются жить как ранние христиане, у тебя тоже не остается выбора, верно?
– Признаю, выбор действительно невелик.
Юстас вынул сигару из уголка рта и выпустил облако дыма.
– Это одна из причин, – добавил он с усмешкой, – почему так важно избегать общества добрых людей.
– Одной из таких стала для меня ваша падчерица, – сказала миссис Твейл после некоторой заминки.
– Кто? Дэйзи Окэм?
Она кивнула.
– А, так значит, вашим отцом был тот, как бишь его, каноник, о котором она постоянно твердила.
– Каноник Крессуэлл.
– Точно – Крессуэлл. – Юстас просиял, глядя на нее. – Могу только сказать, что вам нужно непременно послушать, как она о нем отзывается.
– Слышала, – сказала миссис Твейл. – И не раз.
Дэйзи Окэм, Дотти Фрибоди, Ивонна Грейвз – святые женщины. Одна толстушка и две худышки. Миссис Твейл еще в юном возрасте однажды изобразила на рисунке, как они втроем сидят у подножия креста, на котором группа бойскаутов распинает ее отца.
Юстас снова нарушил молчание, но на этот раз смехом, предметом которого была его падчерица и отчасти каноник Крессуэлл. В данном случае он не видел родственной жалости, которая могла бы его сдержать.
– Все эти ее утопические благие намерения! – сказал он. – Но, конечно, – добавил он уже с долей сострадания, – у бедняжки не оставалось альтернативы после того, как она потеряла и мужа, и сына.
– Но она занималась благотворительностью и прежде, – сказала миссис Твейл.
– Тогда воистину нет ей прощения! – воскликнул он.
Миссис Твейл улыбнулась и помотала головой. Потом она вдруг сама призналась ему, что именно Дэйзи Окэм познакомила ее с миссис Гэмбл.
– Редкостная удача! – произнес Юстас.
– Но в ее доме я еще и встретилась впервые с Генри.
– С Генри? – переспросил он.
– Так звали моего мужа.
– Ах да, конечно!
Снова наступило молчание, пока Юстас сосал кончик сигары и старался припомнить, что Королева-мать рассказывала ему о Генри Твейле. Партнер в юридической фирме, которая занималась ее делами. Очень приятный, с отменными манерами, но умерший от прободения аппендикса в возрасте всего… Сколько же ему было лет, по словам тещи с ее вечно извращенной точностью в подобных вопросах? Тридцать восемь, так, кажется. Значит, он был лет на двенадцать или даже четырнадцать старше жены.
– Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж? – спросил он.
– Восемнадцать.
– Идеальный возраст для замужества, по мнению Аристотеля.
– Но не по мнению моего отца. Он хотел бы, чтобы я года два повременила с этим.
– Отцы и не должны торопить своих юных дочерей к алтарю.
Миссис Твейл снова посмотрела на свои руки и вспомнила их медовый месяц и летние каникулы на берегу Средиземного моря. Они плавали, до одури плавились под ярким солнцем, проводили долгие часы сиесты в аквариумном полусвете спальни с зелеными шторами.
– Меня не слишком опечалила его кончина, – отозвалась она, не поднимая глаз.
Воспоминания об этих доведенных до крайности наслаждениях, о полном бесстыдстве и забвении приличий вызывали в ней внутреннюю улыбку. «Глухую к зову плоти, я научил тебя любить» [21] . И к цитате классика Генри непременно добавлял собственное мнение, что она была способной ученицей. Но и он был хорошим учителем. Что, к сожалению, не мешало ему обладать отвратительным характером и проявлять чрезмерную скупость.
21
Дж. Донн. Элегия VII.
– В таком случае, – сказал Юстас, – могу только порадоваться, что вы обрели свободу.
Какое-то время миссис Твейл хранила молчание.
– После смерти Генри, – сказала она, – все шло к тому, что я вернусь туда, откуда явилась.
– К бедным, но добрым?
– К бедным, но добрым, – эхом повторила она. – Но, к счастью, миссис Гэмбл нуждалась в ком-то, кто бы читал ей вслух.
– И теперь вы живете с богатыми, но недобрыми, так получается?
– Да, я паразитирую, – спокойно признала миссис Твейл. – Состою чем-то вроде почетной горничной при старой леди… Но здесь вставала проблема выбора из двух зол.