Время гарпий
Шрифт:
— Слушай, ты только рюмки не бей, — не на шутку перепугались часы. — У тебя сейчас после обыска прослушку накидали. Они запишут и представят твой аморальный облик в доносе. И рюмки у нас, между прочим, с дачи бывшего министра культуры, из императорского сервиза театра. Бери новую рюмку, но не веди себя поэксмодернистски, тебя ж посодют!
— А ты мне героев не навязывай! Мне эти герои сами навязываются, — сказала она, принимая новую рюмку, наполненную коньяком. — А коньяк откуда? Хороший коньяк, между прочим.
— Обычный советский коньяк, с приема в ЦК КПСС, они там сивуху на испанском спирту не хлебали, — почти дружелюбно
— Так, знаешь, и я могу! — заявила она, опрокидывая рюмку коньяка. — «Белом плаще, с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи…» Хотя роман очень и очень стоящий… Думаю о нем, кстати, частенько.
— Представляешь, прихожу к этой старой кошелке, — доверительно наклонились к ней часики. — Описываю ситуацию. Человек больной, не печатают, травят, только что обыски не устраивают, но ситуация схожая в целом. Говорю, мол, роман закончить надо!
— А она? — затаив пропитанное коньячными парами дыхание, спросила она.
— А она!.. Она! — завизжали часы, забыв о прослушке. — Она оторвала такой мааленький обрывочек нити, вот такусенький! И говорит мне ехидным тоном: «Как роман закончит, помрет!»
— И что? — с трудом подняла она брови.
— Да ты что, не знаешь? Как закончил роман, так и помер! — разозлились часы. — С тех пор я к ней без коньяка уже не ходил. Она, конечно, отнекивается всегда, говорит, что им нельзя, служба такая.
— А ты чего? — прямо спросила часы писатель-реалист.
— А я ей говорю, что время нынче такое, — покачнулись часики. — Мне же лучше знать! Ну, пока еще различаем реальность… чтоб отразить ее в своем экспараноидальном творчестве, хочется дать на прощание один ценный совет. Мне кажется, ты забываешь про свои какие-то… особенности.
— Да какие там особенности? — искренне удивилась она. — Вот ты говоришь об эпосе, о настоящих героях… А у меня основной прием — фарс! Нет, я понимаю, что это как-то отражает и время, характер нынешних чижиков-пыжиков, которые не стесняются лезть в герои, а после в качестве героев могут лишь вшестером в даме ворваться с обыском. Все! Но разве мне не хочется настоящего «героизма буден»? Думаешь, мне не хотелось бы написать о большой и чистой любви, о высоких чувствах и порывах? А я смотрю на человека и думаю, что… под КамАз ему давно пора. Это и называется у нас экс… ну, этим… как его? Вот за что обыск сегодня проводили. Ну, ты меня понимаешь, да?
— Забей! — ответили часы. — Твой первый роман назывался «Повелительница снов», а никто такого не делал раньше для Медузы, защищавшей сны. Думаю, что к тебе перешел и этот ее дар-обязанность. Значит, ты должна охранять сны… а можешь ведь и не охранять! Тебе ж не зря про КамАЗ подумалось, это же ты сняла отпечаток от его дурных предчувствий, интуитивных ощущений. Он же лучше знает, где и с кем он работает… Но пришел домой после обыска — и спит себе с чувством выполненного долга. Такой пародокс в целом получается. Он у тебя обыск провел, ты не спишь, в карты играешь, а он дрыхнет до утра довольнешенький! А разве это справедливо?
— Да какая уж тут справедливость, — проворчала она, успокаивая себя очередной рюмкой с коньяком.
— Вот! — откликнулись часики, забирая последнюю шоколадную конфету. — А я считаю, в таком случае ты тоже имеешь полное право обидеться. Нафиг такой график! Прикинь, что о Медузе наговорили, какой ей приписали экспрефекционизм, вдобавок отрубив голову! Кстати, милое дело нынче заниматься экстраполизмом, сейчас хоть за это головы не рубят. Сейчас тихо строчат доносы. И можно сказать следователю, что это вовсе не о тебе. Сейчас за это даже на дуэль не вызывают. Помнится, ходил я как-то к Атропос за одну Каллиопу просить… Какой был Поэт… просто гений! Подстрелил его один подонок на дуэли, он истекал кровью. Говорю, дай хоть человеку с семьей проститься!
— А она? — спросила в стельку пьяная собеседница.
— Как обычно, — ответили часы. — С семьей простился, с друзьями… и помер. Послушай, что бы о тебе не сказали, а ты хранишь их души. Как уж у тебя получается в условиях, когда от тебя все добиваются, чтоб ты стала такой, как все. Мой тебе совет, ты иногда отходи в сторону. Научись не изменять себе только с теми, кто этого достоин… У вечных сущностей такого права нет, а ты — человек! Если тебя не признают преемницей Медузы, так тебе-то чего надрываться?
— Не понимаю, — призналась она, покачнувшись. — По крайней мере, я не знаю, как все это делать… И знаешь, мой принцип в том, что нельзя сортировать людей, они и без меня отлично сортируются. А потом… я ведь не смогу писать, если не буду надеяться на лучшее в каждом человеке. Чем же я стану лучше этих борцов, если сама начну решать, кто достоин моей поддержки, а кто нет? Как они я не хочу… хотя совсем не знаю… Как это делать-то?
— Когда не знаешь, как делать, лучше ничего не делать! — прокричали часы, начал отбивать полночь. — О, мое время вышло! Счастливо!
…Утром от всего этого сумбурного сна остался поднос с подсохшим лимоном и рюмка с недопитым коньяком. Она вымыла рюмку, но как только протерла и поставила ее на стол, та немедленно наполнилась душистым коньяком, распространявшим тонкий аромат. И это ее нисколько не удивило. Ей вообще показалось, что после обыска ее квартиры хихикающими молодыми людьми, явно стеснявшимися друг друга, она навсегда разучилась удивляться. Что могло быть странного в том, если бы где-то посреди Вселенной действительно сидели три сестры-мойры? И до увольнения из органов ее следователю вряд ли могло такое прийти в голову, себя он считал образцом психической нормы без всяких шизофренических отклонений. Но ей совершенно не хотелось становиться настолько «нормальной», какими стали они. Их понятие нормы включало в себя и уничтожение незнакомой женщины в качестве «государственной преступницы». Стать нормальной, означало для нее признать, что ее попытка написать счастливый конец — и есть самое настоящее преступление. И разве в глубине души ее мучители не сознавали, что приказ о расправе над ней — они получили от самых настоящих, нисколько не маскирующих свои намерения преступников? Она думала, что уж лучше ей до конца оставаться ненормальной, с их точки зрения, и верить в то, что три суровые дамы посреди Вселенной, приняв на грудь замечательный коньяк от странных часиков на львиных лапках, все же помогут ей выпутаться из сковывавшей ее паутины.