Время говорит - пора
Шрифт:
Марья Ильинична протянула ему стакан с водой.
– Ты в могилу сойдёшь, чтоб сынку на том свете местечко приличное подыскать.
– А вас не спрашивают, - ввязалась Женькина мать.
– Евгений, марш в комнату!
Она втолкнула Женьку в комнату, грозно посмотрела на мужа и хлопнула дверью.
– А с Володькой-то как же теперь?
– спросил Глеб.
– Володька-то...
Марья Ильинична опять взялась за мясорубку.
– Володька не пропадёт. Как ему пропасть, когда мы кругом, люди. Володька человеком станет. Нельзя ему
– И она повернула ручку с такой силой, словно в шнеке застряла кость.
– Ты, Евгений, пойми, - говорил Крупицын сыну, укладываясь в постель.
– Ты теперь взрослым становишься. Ты теперь в глубину должен глядеть. Мы не вечные с мамой. Старайся человеком себя показать, солидность свою.
В комнате рядом шёл разговор.
– Слушай, - говорил Марье Ильиничне муж.
– А если его ко мне на стройку? Как ты думаешь?
Марья Ильинична не ответила. Она вспомнила, как муж привёл её сюда, в эту комнату, когда они поженились, как радовалась она своему углу. В двадцать шестом родился Сашка, их единственный сын. В сорок пятом он погиб в Германии. Марья Ильинична вытерла глаза уголком наволочки.
– Пусть он сам решит, - сказала она, вздохнув.
За стеной, свернувшись калачиком, лежал Борька Брысь. Он отыскивал слова, чтобы утешить Володьку, когда он вернётся. Утешения должны быть скупыми, как на войне. Борька морщил лоб, сжимал кулаки и бормотал сурово:
– Ты это... Вот... Значит, брось...
А в первой от входных дверей комнате, заваленной рулонами чертёжной бумаги, гирями, гантелями, неглажеными рубахами и пёстрыми сувенирами с далёких морей, ворочался Глеб.
За окном урчала очистная машина. На соседней улице ремонтировали трамвайный путь. Звякали гаечные ключи и жужжала сварка. Ночные звуки успокаивают людей. Они как мост между зорями.
6
Хоронил Глухова Адмиралтейский завод. Шли за гробом сварщики, клепальщики, монтажники, размётчики, кузнецы и электрики. Шли товарищи, которых он предал.
С печальным укором играла музыка.
На полу в комнате Глухова валялись скомканные грамоты. Мутная лампочка криво висела на пересохшем шнуре. Табачный дым осел по углам паутиною. Казалось, сам воздух сгустился и липнет к щекам.
Марья Ильинична распахнула окно. Она принесла ведро воды, тряпку и щёлок. Вместе с ней пришла и другая соседка - мать Борьки Брыся. Они отмывали грязь, оставшуюся после Глухова.
Борькина мать покрыла стол своей старенькой скатёркой. Марья Ильинична поставила вазу с ромашками.
* * *
Володька воротился из похода в середине дня. Он шёл и насвистывал. Щёки его шелушились от солнца.
На школьном крыльце, на ступеньках, сидел Борька Брысь.
– Ты загорел, - сказал Борька. Больше он ничего не сказал.
Но Володька понял: что-то случилось.
Когда они пришли в комнату, Борька тоже ничего не сказал.
В комнате было чисто и очень свежо. Над оттоманкой висел портрет Володькиной матери, а под ним - тщательно разглаженные грамоты, которые Глухов получил в своё время за отличную работу.
– Что это с отцом? Он что, женился тут без меня?
Борька пожал плечами.
– Не знаю... Меня дома не было.
Володька стащил ботинки, поставил натруженные в походе ноги на прохладный пол и улыбнулся.
В комнату просунулась голова Женьки Крупицына.
– Пришёл, - сказал Женька, входя.
– Да, такое дело...
Борька опустил голову. А Женька вытащил из кармана несколько аккуратно сложенных рублей, сунул их под вазу с ромашками.
– Это тебе. Отдашь когда-нибудь. Ты не очень расстраивайся. У тебя ведь всё равно, что был батька, что умер. Тебе так даже лучше, пожалуй.
Володька вздрогнул и медленно повернул голову в Борькину сторону. Борька никогда бы не смог соврать товарищу, да и не было в этом надобности.
– Верно, - прошептал он.
Володька сидел не двигаясь. В руке он держал ботинок. Рядом сидел Борька и водил по пыльному ботинку пальцем. Женька Крупицын сбегал домой, принёс шёлковую рубашку-безрукавку. Он мигал глазами и выпячивал губы.
– Модерн, бобочка, голландская. Только матери моей не скажи... Да брось ты, в самом деле. Может, и во мне всё нарушено. Меня батька завтра на работу определять поведёт, а я ничего, я держусь...
Потом собрались соседи. Они вошли осторожно, стали полукругом у оттоманки.
Володька лежал лицом к стене. Он смотрел на портрет матери. Глаза у матери были ласковые и немного тревожные. Под портретом висели отцовские грамоты.
– Ты не убивайся, сынок, - мягко начала Марья Ильинична.
– Мы тут подумали вместе, а ты уж сам решай.
– Хочешь ко мне на стройку?
– без обиняков предложил её муж. Крупноблочные дома ставить.
– К нам на автобазу, - пробасил отец Борьки, - в моторный цех.
– К нам можно, слесарем-сборщиком, - всхлипнула Борькина мать, не договорила и вышла из комнаты.
– Я тоже могу посодействовать, - осторожно двинув стул, предложил Крупицын.
– Исследовательский институт. Работа полуинтеллектуальная, творческая... Вместе бы с Евгением.
Володька повернулся и сел, упершись руками в валик. Все заметили, что шея у него тонкая, волосы давненько не стрижены и без слёз прямые, как луч, глаза.
– Я на Адмиралтейский, сварщиком.
Все посмотрели на Глеба.
Глеб уселся рядом с Володькой, обхватил его ручищей за плечи и сказал:
– Правильно. Полный порядок.
Мать Борьки Брыся принесла из кухни винегрет, картофельное пюре с котлетой и кружку молока.
Потом все ушли. Борька Брысь потоптался и ушёл тоже. Он понимал, что Володьке необходимо остаться одному. Но сидеть дома не было никакой возможности.
Борькина мать и отец доставали из шкафа майки, рубашки, полотенца. Отец готовился к поездке в казахскую степь. Рубашки размером поменьше мать откладывала в сторону, и Борька знал, кому они предназначены.