Время и боги: рассказы
Шрифт:
И сказал Инар:
— Превыше всего мудрость царя.
Верно дошли до тебя, о царь, некие речи с вершины Аманата.
Беседовавшие со мной у Хрустальной Вершины пришли из города, по улицам которого не гуляет смерть, и поведали мне их старейшины, что не отправится царь ни в какое странствие, но исчезнут с глаз твоих холмы и темные леса, небо и все сверкающие в ночи миры, и не ступит твоя нога на зеленые луга, и не упадет взор твой на синеву небес, а реки, текущие к морям, не донесут до твоих ушей музыку своих вод. Понапрасну станут изливаться стенания из уст детей земли — не коснутся они тебя, и слезы из глаз их не растопят холод твоего сердца. Болезни, жара и хлад, невежество, голод и злоба —
И почудится тебе, что грёзы твои истинны, ибо не будет в мире ничего, кроме тебя и твоих снов.
И возведешь ты из грёз своих воздушные дворцы и города, которым не страшны станут ни разрушительное время, сырость и ржавчина, ни набеги завоевателей. Лишь ты один властен будешь уничтожить или перестроить их, ежели пожелаешь. Ничто не потревожит грёз твоих, коим здесь угрожают земные бури и волненья, как отдыху горожанина, заснувшего среди людского гомона. Ибо грёзы твои вольным потоком могучей реки зальют бесплодные равнины, где не за что зацепиться глазу, и не будет этому простору ни конца, ни края, и ничто не помешает ему нести свои воды. И надобно бы тебе поместить в том новом твоем владении немного печали и сожаления о дурных поступках своих, чтобы память о них навсегда приютилась в душе твоей, ведя свою жалостливую песнь; и память та тоже будет всего лишь сном, но сном правдивым.
Никто не потревожит тебя в твоих видениях, ибо даже боги не властны будут над тобой, покуда не сгинут плоть, земля и теченье событий, которым они тебя обрекли.
И молвил тогда царь:
— Не по душе нам твое пророчество, ибо пусты праздные мечтанья, отраден нам шумный мир деяний и страстей человеческих.
А пророк ответил:
— Победы, драгоценные каменья, пляски девушек — тщета, что тешит твою прихоть. Блеск жемчужины обманчив, ибо рожден воображеньем, а оно есть лишь мечтанье. Деянья и страсти человеческие — ничто, ежели не вызрели они в мечтах и не питают мечтаний, ибо одни лишь грёзы истинно существуют, и там, где пребудешь ты, когда настанет конец мира, станут жить лишь виденья.
И молвил царь:
— Безумен пророк.
А Инар ответил:
— Безумен, но верит, что душа его владеет всем, знаньем о чем наполнится, и что сам он хозяин души своей; а ты, надменный царь, уверен лишь в том, что твоя душа обладает некими землями, охраняемыми войском и морским пределом, а сама она — в чуждых руках богов, кои неведомы тебе, и вольны распорядиться ею как пожелают. И покуда не снизойдет на нас весть, что оба мы во власти заблуждений, я могущественней тебя, о царь, и нет надо мной властителей.
И сказал царь:
— Ты говоришь, что нет над тобой властителей; с кем же беседуешь ты, посылая непонятные знаки в надмирные края?
Тогда Инар, сделав несколько шагов, прошептал что-то царю. И вскричал царь:
— Схватите этого пророка, ибо он лжец, и не беседует по ночам с богами, а обманывает нас своими пустыми знамениями!
А Инар ответил:
— Не приближайтесь ко мне, не то я укажу на вас, когда ночью буду вещать с горы тем, о ком вы знаете.
И пошел прочь Инар, и стражники не тронули его.
V
Потом заговорил пророк Тун, закутанный в водоросли; не было у него храма, и обитал он вдали от людей. Всю жизнь провел он на пустынном берегу, и слышал только шум моря да вой ветра в утесах.
Говорили, что долгая жизнь наедине с морем и ветром отучила его от людских радостей, и чуток он стал лишь к печали моря, вечно рыдающей в его сердце.
— Давным-давно по звездной тропе где-то в междумирье шествовали боги Старины. Присели они отдохнуть в беззвездном мраке перекрестка миров, и миры пошли кружить вокруг них, как мертвые листья в осеннем вихре, и ни в одном из них не было жизни, а боги вздыхали о том, что не могло сбыться.
Столетье за столетьем уходило своим чередом туда, где все обретает свой конец, и уносило с собой вздыханья богов, желавших того, что не могло сбыться.
Одного за другим оставляла жизнь богов Старины, убиваемых собственными сожалениями. И Шимоно Кани, младший из богов, сделал себе арфу, натянул на нее струны сердец старших богов и, сидя на Звездной тропе у истока творенья, играл на ней погребальную песнь богам Старины. В ней говорилось обо всех напрасных сожалениях и горестной любви богов в древние времена и об их великих деяниях во славу грядущих лет. Но в песнь Шимоно Кани проникли голоса сердечных струн богов, не перестававших печалиться о том, что не могло сбыться. И эта песнь, и эти стенанья неслись со Звездной тропы, прочь от истока творенья, как потерявшая в ночи путь птичья стая, покуда не достигли миров. Каждый звук был жизнью, и множество их осталось пленниками миров, облеченными плотью на недолгий срок, откуда вновь не пустятся они в путь к великой реке Антем, что шумит у Конца Времен. Шимоно Кани дал голос ветру и одарил печалью море. И вот когда в залитых светом покоях раздается голос певца, услаждающего царя, душа его, прикованная к земному праху, рвется к собратьям. И когда при звуках этого пения сердце царя наполняется печалью, а сердца принцев — томлением, надобно, чтобы в памяти их пробудился невиданный ими печальный лик Шимоно Кани, что сидит возле усопших богов, играя на арфе и перебирая жалобные струны сердец, изливающих свои души мирам.
Когда по ночам среди холмов слышится голос одинокой лютни, — то чья-то душа призывает сестер, рожденных звуками песни Шимоно Кани, что избежали мирских оков; и не ведая, куда несется ее зов и зачем, знает он, что только в этом плаче может излить свою тоску, обратив ее к окружающей тьме.
И хотя в земных узилищах суждено погибнуть памяти о былом, случается все же, что на ногах пленника оседают пылинки дорог, по которым он некогда ступал; и в памяти его вдруг просыпаются видения прошлого. Тогда рождается великий певец, и, собирая обрывки воспоминаний, создает мелодию, похожую на ту, что рождается под пальцами Шимоно Кани, когда касается тот струн своей арфы. А те, кто слышат ее, вопрошают: «Не слыхал ли я ее прежде?» — и идут дальше, обремененные горечью неслучившихся воспоминаний.
И вот когда однажды перед тобой, о царь, распахнутся ворота твоего дворца, когда выйдешь ты к народу под жалобные звуки лютни и барабана, в тот самый день надобно открыть покаянными руками дверь темницы, дабы еще один заблудший звук песни Шимоно Кани вернулся в дом своей мелодии.
Песня Шимоно Кани будет звучать до тех пор, пока однажды не обретет все свои звуки, чтобы одолеть Молчание, восседающее у Конца Времен. Тогда возвестит Шимоно Кани праху братьев-богов: «То, что не могло сбыться, сбылось».
Но недвижен пребудет прах богов Старины, лишь вновь зазвучат в сердечных струнах арфы их голоса, оплакивая то, что не может сбыться.
VI
Когда караваны, простившись с Зандарой, выходят в путь по бесплодной равнине на север в сторону Эйнанду, истекают семь дней, прежде чем они приблизятся к источнику, где высится черная скала Шеба Онат, подошву которой омывают чистые ключи, а вершину венчает буйная зелень. Здесь стоит храм пророка Странствий, и на его южной стене красуются фигуры, обращенные к верблюжьей тропе богов-покровителей караванов.