Время и боги: рассказы
Шрифт:
Мышь будет помнить дома, кошка — мягкие половики у камина, галка будет много лет вспоминать наши дымоходы, но только пес вспомнит самого человека. Что за странные это будут воспоминания, едва теплящиеся на просторах болот и лесов близ Темзы — воспоминания о тех, кто когда-то жил здесь; о существах столь мудрых, могущественных и дальновидных, что они могли изменить лик земли, и вместе с тем настолько слепых, что они ничего не видели при звездном свете, о существах настолько тугих на ухо, что они не различали шагов за спиной, пока не становилось слишком поздно, и почти напрочь лишенных такого важного чувства, как обоняние.
Эти существа даже не знали,
Я хочу сказать только одно: мы должны быть довольны любыми воспоминаниями, что останутся от нас, когда нас не станет. Пока природа будет напрягать все силы, скрывая плоды наших трудов (все равно, будут ли это фабрики или колокольни) под каскадами ползучего клематиса, даже такие воспоминания — уже неплохо, пусть они окажутся весьма непродолжительными и редкими, оживая лишь в полнолуние.
Наконец, полицейский мог и преувеличить, хотя говорил он взвешенно и спокойно, и, казалось, вовсе не сомневается в своих словах. С другой стороны, я и сам задумывался о чем-то подобном — во всяком случае, я никогда не считал, что машины будут существовать вечно. Мне всегда казалось, что в конечном итоге одни механизмы победят другие, бомбардировщики уравновесят пульмановские вагоны, а Природа рано или поздно возьмет свое. Вот почему, едва услышав пророчество полисмена и увидев его уверенное лицо, я поначалу ни на секунду не усомнился, что так и будет.
Но по зрелом размышлении, когда полисмена уже не было поблизости и он не мог меня отвлечь, я решил, что у моего таксиста куда больше шансов убиться самому, прежде чем он убьет остальных, и быть похороненным людьми нашей расы, которые и не подозревают о той опасности, которую он для нас представлял. Что будет написано на его могильном камне? Лично мне не приходит в голову ничего более подходящего (при условии, конечно, что мы в конце концов его переживем), чем те слова, которые в наши дни чаще всего произносятся в Лондоне над покойником: «С водителя сняты все обвинения».
1 и 2 ноября 1929 г.
Ветер в лесу
Перевод В. Гришечкина
В хижине сборщиков грибов на окраине Сонного леса жила девочка по имени Эмили Энн. Когда у ее родителей не было работы (и было много свободного времени), они обычно звали ее Эмили, когда же они куда-то торопились, то звали дочь коротко — Энн. Однажды отец и мать Эмили Энн отправились за грибами в глубь леса, а дочь оставили в хижине одну, наказав ей перед уходом опасаться волков и не отходить далеко от дома.
Волки не появлялись у хижины уже лет сто, но родители Эмили Энн знали о лесе и о мире по рассказам своих дедов и прадедов и считали, что те были осведомлены о том и о другом куда лучше, чем большинство живущих ныне людей, а так как деды всегда предостерегали их насчет волков, они учили свою дочь тому же. Но когда отец и мать ушли, Эмили, которая отлично знала, что никаких волков поблизости нет, тотчас отправилась в лес.
Голод гнал родителей Эмили Энн как можно дальше, девочку же подстегивало любопытство, и они поспешно шагали каждый своим путем. В конце концов Эмили оказалась в самой чаще леса, но не успела она зайти достаточно глубоко в царящий там сумрак, как наткнулась на какую-то темно-голубую фигуру пятидесяти футов вышиной, которая, сгорбясь, сидела на лесной подстилке из мха; фигура эта была наполовину прозрачной, и сквозь нее просвечивали древесные стволы.
— Ты кто? — спросила Эмили, хотя она сразу догадалась, что перед ней — ветер.
И ветер не стал ничего скрывать и с готовностью признался, кто он такой, и громкий, пронзительный голос его прозвучал взволнованно и радостно.
— А чем ты занимаешься? — снова спросила девочка.
И при этих словах ветер замялся, словно не знал, что ответить. С одной стороны, ему очень хотелось рассказать Эмили о своих намерениях, с другой стороны, его план представлял собой настолько большой и замечательный секрет, что ветру было жаль испортить его, поделившись своей тайной с кем бы то ни было. План был столь великолепен, что он просто не мог о нем не говорить, но все же продолжал колебаться. Наконец ветер решил, что в конце концов ему все равно придется кому-то сказать о своем плане. И вот он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, не подслушивает ли кто, а заодно — подчеркнуть, какая это великая тайна; потом ветер наклонился вперед, потер ладони и сказал:
— Я дую.
— Как интересно! — сказала Эмили.
— Дую! — повторил ветер.
— Я так и думала, — кивнула девочка.
А в лесной глуши не шевельнулась ни одна травинка и на ветках не качнулся ни один листок.
— Как ты догадалась? — удивился ветер.
— Для этого достаточно посмотреть на небо, — объяснила Эмили.
И ветер поднял голову и быстро взглянул на небо; он был удивлен и разочарован тем, что там могут найтись какие-то признаки или приметы, по которым можно узнать его тайну. На небе ветер увидел несколько небольших, довольно растрепанных облаков, и отвернулся от них с презрением.
— Да, я буду дуть, — снова сказал он.
— А как? — спросила Эмили.
— Я стану играть листвой, — заявил ветер.
— И надувать паруса? — уточнила девочка.
Но ветер только потер рукой огромные тени под подбородком, а рука у него была цвета зимнего неба. Вопрос ему не понравился. С тех пор как были изобретены паруса, ветру постоянно казалось, что люди пытаются его использовать, хотя он и не мог бы объяснить, как именно.
— Нет, я буду дуть только на листья, — сказал ветер. — Вот увидишь, как они помчатся!
— А в какую сторону? — заинтересовалась девочка.
И тут ветер заговорил таким важным тоном, словно был намного умнее Эмили и в его словах была заключена мудрость веков.
— Это будет зависеть от того, с какой стороны я буду дуть, — сказал он.
— А с какой? — спросила Эмили.
— Ну… — протянул ветер.
— Оттуда? — Девочка показала рукой справа от него.
— Если я буду дуть оттуда, — сказал ветер, — я буду северным ветром.
— А может, оттуда?.. — Эмили показала себе за спину.