Время и комната
Шрифт:
Афина (прижимаясь к нему). Сколько надо времени еще, мой воин, чтоб ты дыхание богини ощутил?
Одиссей. Афина Паллада… Ах, играешь ты усталостью моей.
Афина. Вздыхаешь ты при имени моем? Хотя я сторону приняла твою в последний раз у феаков. И эти подношенья сделали они по воле и влиянью моему. И вот теперь я здесь, чтобы поведать о страданьях, которые тебе на родине предстоят.
Одиссей. Непросто узнать тебя сразу, небесная жрица.
«Смертный и самый разумный, с тобою случайно, богиня{75}, Встретясь,Афина. Я дальняя звезда, и правила я верно. Домой ты должен был вернуться, а спутников всех потерять. Это я знала с самого начала. Только из-за бесконечных штормов, к тому же в соревнованьи с Посейдоном пришлось мне отступить. Я не хотела, чтоб зять мой сделался моим врагом, который преследует тебя с неутолимым гневом, и, как мне кажется, справедливо, ведь ты же выколол глаза любимому сыну его, Полифему{77}. Иди, родину твою тебе открою. Я покажу тебе Итаку. Смотри и верь своим глазам. (Туман рассеивается.) Там Форкинская{78} гавань, посвященная морскому старцу… знакомые места? Хлеб и вино в избытке, роскошные луга для коров и овец. Леса полны источников святых, что никогда не высыхают.
Одиссей. Моя страна! Это моя страна. Я думал, ее уж больше никогда мне не увидеть. На родине я, Одиссей, которому досталось столько мук и который сам зла столько совершил! Благоговейно целую землю-хлебород, любимейшую из всех земель.
Афина. Теперь довольно. Другой, наверно, странник, который бы счастливо добрался домой, стремился б сразу повидать жену и сына. Но о своей жене предпочитаешь ты не задавать вопросов, чтоб не погрузиться в бесконечную печаль.
Одиссей. Пенелопа?
Афина. Как спрашиваешь ты? Утехи на ложе Цирцеи{79} так затуманили твой разум, что ты супруги имя позабыл?
Одиссей. Пенелопа. Я уж подумал было. Итак, мне предстоит несчастье Агамемнона и кровавое злодеянье, как в дому Атридов{80}.
Афина. Три года уж и боле бесчинствует в твоем дому шайка женихов, предлагая себя на выбор твоей многоумной жене. Аристократы молодые с континента, с Итаки и прочих островов. Домогаются руки прекрасной, вечно опечаленной царицы и надеются женитьбой заполучить твое отечество себе. Ужасное межцарствие. Но ты вернулся и положишь этому конец.
Одиссей. Я думал, намаялся я по завязку, ослаб от изнурительной дороги и все закончилось счастливым возвращением домой. Время пришло для блаженных снов и для мирной болтовни о подвигах и страданиях моих.
Афина. Но не прежде, чем она освободится от дурного окруженья, великодушная жена. Ни на миг она не покидала дом, в котором годы юности ее прошли и несчетные ночи без любви, в слезах. Женихов удерживала хитростью она, так что цели не достиг никто. Оказалась стойкой, но и гибкой. Обещала каждому немного, но чересчур ни одному. Но мысли ее в действительности были заняты другим.
Одиссей. Ты, жрица, Божество с совиными глазами, измысли план, а я его исполню. Коль пособишь ты мне, я думаю, похотливые мужи будут скоро валяться на земле в своей крови и потрохах. С какой охотой нагроможу я гору трупов, будь их хоть более трехсот!
Афина. До мелочей должны мы продумать план, мы оба. Тайно, неузнанным войдешь ты в дом. Ни в зале, ни в покоях никто не должен заметить появленья господина. Даже многоумная Пенелопа не должна догадаться. Иди же, пора тебя преобразить. Твои сокровища мы спрячем в священном гроте нимф.
Одиссей. Три сотни я уложил бы сам и каждого, кто лишь однажды супруги имя прошептал вонючими устами.
Афина касается его посохом, доспехи и одежды Одиссея взмывают в воздух на веревках. В преображении ассистируют Три женщины-фрагменты. На переднем плане, спиной к рампе, появляется Евмей, на затылок которого падает луч света. Коротко стриженные волосы с круглой лысиной, размером с золотую монету.
Афина. Лысину и старческую кожу даю тебе, а светлые глаза твои сейчас лишатся блеска… получишь ты изорванный хитон, весь в пятнах и пропахший дымом, грязную пастушью шкуру и котомку нищего. Там ждет тебя Евмей, свинопас. От него узнаешь новости из дворца.
Одиссей, одетый как нищий, подходит к Евмею. Говорит измененным голосом, как медлительный человек, выговаривающий слова чрезмерно громко и словно через силу. Лай собак.
Евмей. Собаки тебя сейчас чуть-чуть не разорвали. К моим заботам этого еще несчастья недоставало. Отдохни. Садись к столу.
Одиссей. Славно принимаешь ты чужака. Да вознаградит тебя Зевес и остальные боги.
Садятся за стол. Евмей кладет хворост под ноги Одиссею, снимает с очага остатки жареного поросенка, посыпает его мукой, смешивает в деревянной чаше вино с водой. Потом присаживается к столу и чинит сандалии из бычьей кожи.
Евмей. Тот, для кого живу, мой господин, сейчас бы также мог по трапезе страдать. Где-нибудь в пути, коль солнце все еще ему сияет. Коль странствует он все еще по народам и городам чужим. Вы все, нищие и чужестранцы, посланцы Зевса, и никогда таким не откажу я в гостеприимстве. Даже если подношенье скромным будет, сколько нажито под властью межеумков, править как подобает неспособных. Но господин мой, — а господин, вы знаете, это человек, который под защиту своего слугу берет, печется о его жилье и о достатке, и выгоды ему сулит. Который работящую ему жену дает и пашней плодородной наделяет. Так требует обычай в государстве блага и закона. Мой господин, — будь он все еще правителем Итаки, мне б не пришлось на старости сетовать на крайнюю нужду. Но он покинул нас. Быть может, коршуны и шакалы давно уж кожу обглодали с его костей. Иль рыбы жрут его на дне морском. Иль останки его раскиданы в песках. Так он погиб, несчастный. И остается нам лишь память, что надежды не теряет.