Время Изерлона
Шрифт:
Миссис Бьюкок вздохнула и ничего не ответила.
Вечером явился вице-адмирал Аттенборо. В штатском, с позвякивающим пакетом в руках. Уже вкусно пах из духовки яблочный торт, уже был нарезан сыр, Мари поставила на стол курицу, приготовленную под неусыпным надзором миссис Бьюкок. Рэнни сидел в своем высоком стульчике и нетерпеливо подпрыгивал в ожидании вкусностей, стуча ложкой по столу. Дасти извлек из пакета аж три бутылки — шампанское, красное вино и бренди.
— С ума сошел, нам же столько не выпить, — укоризненно сказала Мари.
— Главное — начать, — отозвался именинник. — А там разберемся.
Сели. Ударила в потолок пробка, зашипело шампанское, брызгаясь и искря.
— Ну что же, за тебя, новорожденный, — предложила Мари. — Сколько уже? Тридцать два?
— Тридцать два, — ответил Дасти и почему-то побледнел. Веснушки стали ярче и резче. Встал. — Давайте-ка выпьем за то, чтобы мне улыбнулась удача.
— Га-ба-ба-ба, — сказал Райнер. — Ба-ба-га-га-га! — и потянулся к сыру. Мари пододвинула ближе тарелку, чтобы он ухватил вожделенный кусок. Рэнни зажал сыр в кулаке, сунул кулак в рот и заворковал от удовольствия.
— Мэй, отвлекись на минутку, — сказал Дасти. — Пожалуйста, это очень важно. За мою удачу.
— Конечно, — Мари подняла бокал. — За твою удачу. В чем-то конкретном?
— Да, — именинник смотрел на нее в упор. — Выходи за меня замуж.
Ну вот, разбила бокал. Скатерть вся в шампанском и подол тоже. Ой, и палец порезала…
— Зачем же посуду-то колотить, — укоризненно покачала головой миссис Бьюкок. — В таких случаях, если не знают, что сказать, отвечают "Ах, это так неожиданно". А посуда тут ни при чем, Мэри-Сьюзен.
— Извините, — пробормотала Мэри. — Я сейчас. — И выскочила из-за стола.
Надо замыть подол… и где-то был пластырь… И с ушами у нее точно непорядок. Или с мозгами. Он не мог этого сказать. Это же Дасти Аттенборо. Старый приятель, я ж его знаю как облупленного… или с ушами-то все нормально, а с глазами беда? я же не замечала никаких предпосылок, и вдруг — бац… Тьфу, кровь-то из пальца все капает, я собиралась найти пластырь…
Шаги за спиной, ближе. Подошел вплотную, обхватил ее руками, прижал, дышит в ухо. В висках застучало. Я правда совсем-совсем об этом не думала… но ты меня не отпускай сейчас, ладно?
— Эй, да ты же истекаешь кровью, — сказал он и все-таки ее отпустил. — Ну-ка…
Он лучше меня ориентируется на моей собственной кухне. Вот, пожалуйста, пластырь нашел сразу… А я стою, как кукла, и позволяю заклеивать мне мои царапины, и снова меня обнимать… и мне это нравится!
— Дасти, — сказала она честно, — это так неожиданно… Дай мне опомниться, ладно?
— Не дам, — ответил он и взял ее за подбородок. — Опомниться — не дам. Разве только привыкнуть.
Стремительность и натиск. Я не собиралась с ним целоваться! Я вообще ничего не собиралась… голова кругом. Дасти, бессовестный, перестань… не переставай.
Из комнаты раздался вопль Рэнни и успокаивающее бормотание миссис Бьюкок. Оказывается, мир вокруг никуда не делся.
Сколько мы стоим тут, на кухне, вцепившись друг в друга? За окном потемнело.
— Мэй, — тихо сказал он, — я пойду. А ты думай. Я тебя не тороплю, но я от тебя не отстану. Так и знай.
Вышел, попрощался с миссис Бьюкок. Хлопнула дверь.
— А торт-то, — пробормотала Мари.
Всю ночь ворочалась, трогала пальцем губы, мотала головой, вскакивала и снова ложилась, не в силах уснуть. Внутри затянулся и дергал болезненный узел. Перед глазами всплывало лицо Райнера, щеки заливала мучительная краска. Как я могла? Райнер, я не знаю, что делать. Я слишком тебя помню… и вдруг он. Я знаю, ты не вернешься, но так недавно это был ты, один ты… Я не хочу другого! Я никого не хочу… лгунья. Можно подумать, там, в кухне, была не ты. Можно подумать, это не ты замирала и таяла. Будешь прикидываться, что тебе не понравилось? Еще как понравилось. Даже слишком, и это-то и не дает покоя больше всего. Я же его не люблю, я все еще люблю Райнера. Или…
Не думать! Не думать, успокоиться, заснуть наконец, утро вечера мудренее, и вообще у меня времени сколько угодно, я ничего не должна сейчас решать… легко сказать — не думать! И снова невольно трогаю пальцем губы. Аттенборо, что ты делаешь со мной, я так спокойно и хорошо жила своей уютной устоявшейся жизнью… Чтоб тебе пусто было… Стукнуть бы тебя хорошенько…
Что ж не стукнула-то? Наоборот, прижималась, обнимала за шею, целовала и задыхалась, и в ушах шумело, и ни на секунду не вспомнила ни Райнера, ни даже Райнера-младшего. Мария Сюзанна, где твоя совесть? Не было никакой совести! А вот теперь пожалуйста — явилась и жжется, и спать не дает!
Уже светало, когда Рэнни завозился и захныкал. Тогда ее осенило. Она взяла малыша из кроватки, положила рядом с собой, обняла теплое сонное тельце и наконец ощутила, как узел внутри распускается и исчезает.
Вот оно, самое-самое главное, — подумала Мари, и сон наконец накрыл ее с головой.
Что-то снилось, но, слава всем богам, она не запомнила, что именно.
Несколько дней он не появлялся, и Мари тихо радовалась, потому что не знала, как будет смотреть ему в глаза. Потом пришел без предупреждения среди дня, когда она была в мастерской, и ушел раньше, чем она вернулась. Неожиданно для самой себя она обнаружила, что ее это задело. Как же так? Он же приходит сюда ради меня? Тогда почему не дождался? Я так хотела сказать ему, что вовсе его не люблю и предпочла бы дружить, как раньше!
Еще через несколько дней вдруг оказалось, что он ждет ее у мастерской после работы. Надо же — вполне можно сказать «привет» и не провалиться сквозь землю. Шли рядом до Джанетти, 11, и говорили о пустяках, спроси ее через несколько минут — она бы и не вспомнила, о чем. В голове крутилось нервно: что теперь будет? Сейчас мы доберемся до дома, и… И ничего. Он вошел вместе с ней, пощекотал Райнера, поздоровался с миссис Бьюкок, посидел полчаса, выпил чаю и встал: пора.
— Подожди, — неожиданно для себя самой сказала Мари и выскочила вслед за ним на крыльцо, в чем была — в домашних старых джинсах и свитере. На улице было холодно, дул резкий ветер, и ноги в тапках начали мерзнуть. Он постоял рядом с ней — в теплой куртке и ботинках, — потом расстегнул куртку и предложил:
— Ныряй сюда.
И она шагнула, прижимаясь, и полы куртки запахнулись за ее спиной, и горячие губы скользнули по виску. Она обхватила его вокруг талии под этой замечательной курткой, сказала виновато:
— Я, наверное, все-таки тебя не люблю.
Что ж ты несешь, дуреха, разве можно говорить такое, и при этом тереться щекой о его рубашку и гладить ему спину? И она подняла голову, чтобы уточнить и объясниться — но он немедленно воспользовался тактическим просчетом и не дал ей ни малейшего шанса. Стало категорически не до разговоров, очевидно было, что начало ее покаянной речи пропало зря. А продолжение невозможно: слова осыпались на мерзлое крыльцо и раскатились снежной крупой.