Время как спираль из полудрагоценных камней

Дилэни Сэмюэль Р.

–  Миссис Сайлем, я не имел в виду…- донеслось с земли.

Тут ее руки чуть опустились, пальцы разжались, глаза и рот приоткрылись: - Да это вы!
– это мне.- Дорогой мой, вот уж кого никак не ожидала здесь увидеть! Ведь прошло почти два года, правда?
– Ай да Эдна: место, где она, Кит и я коротали долгий вечер за пивом, больше походило на тот злополучный бар, чем на Вершину Башни.

–  Где вы пропадали?

–  В основном на Марсе; я только сегодня вернулся.- До чего же забавно, когда говоришь такие вещи в таком месте.

–  Кит… Вы оба… - (значит, она либо забыла мое имя, либо слишком хорошо помнит меня, чтобы им не злоупотреблять) - Давайте-ка сюда, помогите мне управиться с тем, чем потчует Алексис.

Пока мы подходили, я едва сдерживал улыбку: если она что-то помнит обо мне, она, конечно, вспомнила и мое амплуа, и это, должно быть, забавляет ее не меньше, чем меня.

Умиротворение разлилось по лицу Алексиса - он убедился, что я хоть что-то собой представляю,

пусть и неизвестно, что именно.

Минуя Льюиса и Энн, Кит одарил Певцов одной из своих ослепительных улыбок. Они сдержанно улыбнулись в ответ, Льюис кивнул, Энн собралась было тронуть его руку, но не завершила движения, а общество наблюдало за церемонией обмена приветствиями.

Когда Алексис узнал, что мы хотим, и наполнил высокие бокалы с дробленым льдом, на дозаправку подошел пучеглазый джентльмен: "И что же, на ваш взгляд, миссис Сайлем, реально противостоит подобным политическим махинациям?"

Реджина Абофлавиа была в белом шелковом костюме. Ногти, губы и волосы одного тона, на груди булавка из кованой меди. Прямо зачаровывает меня наблюдение за теми, кто привык быть в своей команде центром нападения. Она прислушивалась, покручивая бокал.

–  Им противостою я,- сказала Эдна.- Им противостоит Кит. Им противостоят Льюис и Энн. С нами в конечном счете и придется иметь дело.

И тут сквозь гул разговоров прорвался смех Кита. Мы обернулись.

Он сидел, поджав ноги, у ограды.

–  Смотрите,- прошептал он.

Взгляды последовали за ним, а он смотрел на Льюиса и Энн. Она, высокая, светловолосая, и он, темноволосый, еще выше ее, стояли очень спокойно, чуть нервничая, с полузакрытыми глазами (Льюис немного приоткрыл губы).

–  О, они готовятся!
– прошептал кто-то из знатоков. Я глядел на Кита: еще на приходилось видеть Певца

на выступлении других Певцов. Он сложил ступни, обхватил руками пальцы ног и пригнулся; вены на шее превратились в голубые реки. Верхняя пуговица куртки расстегнулась, над ключицей показались полосы двух шрамов, возможно заметных только мне.

Я видел, как Эдна поставила бокал, сияя и заранее гордясь. Алексис включил автобар (занятно, как для сливок общества автоматизация стала способом избавиться от лишней рабочей силы), чтобы сделать еще льда, поднял глаза, увидел, что готовится, и нажал кнопку отключения. Гудение автобара стихло. Поднялся ветерок (не знаю, искусственный или настоящий), и в довершение зашелестели деревья.

Льюис и Энн запели: по отдельности, потом дуэтом и снова по одному.

Певцы - это люди, которые смотрят на что-то, затем идут и рассказывают другим, что видели. Певцами их делает то, что они могут заставить слушать себя. Мне не придумать определения лучше и проще этого. Восьмидесятидвухлетняя Эль Посадо в Рио-де-Жанейро увидела, как обвалился квартал жилых домов, побежала на Аве-ниду дель Соль и стала импровизировать, придерживаясь рифмы и размера (что не слишком трудно на богатом рифмами португальском языке). По запыленным щекам ручьями лились слезы, над солнечной улицей голос бился о пальмы. Сотни людей остановились послушать, еще сотня, и еще… И о слышанном они рассказали еще сотням. Три часа спустя сотни из них прибыли на место катастрофы с одеялами, едой, деньгами, лопатами и, что еще более невероятно, с желанием и готовностью создать свою организацию и работать в ней. Ни одно сообщение СтереоТВ о бедствиях никогда не вызывало подобной реакции. В историческом плане Эль Посадо считают первым Певцом. Вторым стала Мириэмне из крытого города Лакс, которая тридцать лет расхаживала по его металлическим улицам, восславляя кольца Сатурна - колонисты не могли смотреть на них незащищенными глазами из-за ультрафиолетового излучения. А Мириэмне со своей странной катарактой на каждой утренней заре отправлялась на край города, смотрела, видела и возвращалась, чтобы спеть о том, что видела. Все это вроде бы пустяки, да только в те дни, когда она не пела - болела или была в другом городе, до которого докатилась ее известность,- падал курс акций, росло число преступлений, связанных с насилием. Это было необъяснимо; ничего не оставалось, как провозгласить ее Певцом. Почему возник институт Певцов, почему они появились в центре почти каждого города по всей Системе? Кое-кто считает, что это было спонтанной реакцией на освещение нашей жизни средствами массовой информации. СтереоТВ, радио и видеоленты, распространяя информацию по всем мирам, распространяли и чувство отчуждения от первоисточников. (Мало ли людей и по сю пору, отправляясь на спортивные состязания или политический митинг, вставляют в ухо крохотный приемник, чтобы удостовериться: то, что они видят, действительно происходит.) Первые Певцы были провозглашены своей аудиторией; затем был период, когда каждый кому вздумается провозглашал себя, и его признавали либо осмеивали и предавали забвению. Но ко времени, когда те, кому я был не нужен, выставили меня за порог, в большинстве городов появилась более или менее стабильная неофициальная квота. Стоило открыться вакансии, как остальные Певцы решали, кому ее заполнить. Требовались поэтическое и сценическое дарования, и еще какая-то искра Божия, порожденная напряжением

между личностью и публичностью, ловушкой, в которой сразу же оказывался Певец. Прежде чем стать Певцом, Кит приобрел небывалую известность, выпустив в пятнадцать лет сборник стихов. Он ездил по университетам и выступал с лекциями, и все же известности не хватало, и, когда мы познакомились, вечером в Центральном парке, он был поражен, что я слышал о нем (чудесные тридцать дней я тогда погостил в Нью-Йорке; чего только не раскопаешь в Томбсовской библиотеке). Сколько-то недель назад ему исполнилось шестнадцать, и через четыре дня ему предстояло стать Певцом; он уже знал об этом. Мы сидели на тихой заре у озера, он взвешивал предстоящую ответственность, гордился ею и страшился ее. Два года спустя он все еще оставался самым молодым Певцом шести миров, с отрывом в шесть лет. Певцами не обязательно становятся поэты, хотя поэты и актеры составляют большинство. И все же Всесистемный список включает докера, двух университетских профессоров, наследницу миллионов Сили-ри (Гвозди Силири Лучшие в Мире) и не менее двух лиц такой сомнительной репутации, что даже самое охочее до сенсаций агентство не решилось сообщить хоть что-нибудь об их прошлом газетным издателям. Но что бы их ни питало, своеобразные и пышные мифы, творимые ими, воспевали любовь и смерть, смену времен года, классов общества, правительств и дворцовой охраны. Они пели перед толпами и компаниями, для одинокого рабочего, вернувшегося домой из городских доков, на углах трущобных улиц, в общих вагонах пригородных поездов, в элегантных парках на крышах Двенадцати Башен, для избранников суаре у Алекса Спиннела. Но со становлением института Певцов механическое воспроизведение "Песен" (включая публикацию текстов) было запрещено, а я уважаю закон, уважаю настолько, насколько это возможно для человека моей профессии. Соответственно я и привожу эту справку взамен песни Льюиса и Энн.

Они закончили, открыли глаза, огляделись вокруг с то ли смущенным, то ли презрительным видом. Кит поклонился, одобряющий и восхищенный. Эдна чуть улыбнулась. И на моем лице появилась улыбка, которую не сдержать, когда ты без меры тронут и без меры доволен. Льюис и Энн пели выше всяких похвал.

Алекс перевел дух, огляделся, кто в каком состоянии, и включил автобар; тот принялся с гудением крошить лед. Никаких аплодисментов, только благодарный шум - люди кивали, комментировали, шептались. Реджина Абофлавиа подошла что-то сказать Льюису, я пытался расслышать что, и тут Алекс въехал бокалом мне в бровь.- Простите ради Бога.

Я перехватил портфель в другую руку и с улыбкой взял бокал. Когда сенатор Абофлавиа отходила от пары Певцов, те держались за руки и чуть застенчиво смотрели друг на друга. Потом снова сели.

Компания разбилась на отдельные группы и, беседуя, разбрелась по садам и рощам. Над головой тучи цвета старой замши то прикрывали, то открывали луну.

Некоторое время я постоял среди деревьев, прислушиваясь к музыке - двухчастному канону Лассо, запрограммированному для аудиогенераторов. Помнится, на неделе я читал в одном из популярных журналов, что только такой подход позволяет современным музыкантам преодолеть барьер отчуждения, внушаемого пятью столетиями ритма. Мода на такую музыку протянет, пожалуй, еще недели две. Деревья окружали бассейн в скале. Воды в нем не было; под пластиковым дном далекие огни нанизывались и сплетались в играющее разными цветами переменчивое сияние.

–  Прошу прощения…

Я обернулся и увидел Алексиса. На этот раз он был без бокалов и не знал, куда деть руки. Он нервничал.

–  …но ваш юный друг говорил, что у вас есть нечто, возможно, небезынтересное для меня.

Я стал поднимать портфель, но Алекс, оторвав руку от уха (ее будто приводным ремнем водило то к волосам, то к воротнику), жестом остановил меня. Ну и нувориш!

–  Не беспокойтесь. Пока мне не нужно это видеть. Да, пожалуй, не стоит. Естественно, я заинтересован в том, чем вы располагаете, если, конечно, оно соответствует описаниям Кита. Не исключено, однако, что один из моих гостей заинтересован еще более.

Звучит странно.

–  Звучит странно,- констатировал Алексис,- но, на мой взгляд, могло бы вас заинтересовать - хотя бы с точки зрения возможной оплаты. Цена, которую мог бы предложить я, рядовой чудак-коллекционер, соответствовала бы пользе, которую я бы мог извлечь из этих причудливых жанровых картинок, а подобное приобретение заставило бы меня резко сократить круг общения.

Я кивнул.

–  Мой гость, однако, нашел бы им гораздо более широкое применение.

–  Вы можете его назвать?

–  В завершение беседы с Китом я поинтересовался, кто вы, а это, как он меня убедил, граничило с грубой бестактностью. Открыть вам имя моего гостя было бы такой же бестактностью.- Он улыбнулся.- Но бестактность - лучший компонент топлива, что движет общественный механизм, мистер Гарви Кэдуолитер-Эриксон…- он многозначительно улыбнулся.

Гарви Кэдуолитером-Эриксоном я никогда не был; что ж, зато Кит всегда был изобретательным ребенком. И второе, что пришло в голову: Кэдуолитеры-Эриксо-ны - это вольфрамовые короли из Титиса на Тритоне. Кит продемонстрировал не только изобретательность, но и именно такой блеск, какой ему неизменно приписывали все журналы и газеты.