Время красивых людей

Мусатова Елизавета

– Вот и завали! Откуда все знаешь, рассказывай!

– Ты сам все рассказал. Сказал же: «наши». Знаешь про план, но сам почему-то не помогаешь «своим» его реализовывать. Ждешь сигнала по радио там, где радио нет. Боишься, что я тебя сдам. Я просто сопоставила.

Марко замолчал, только тяжело засопел. Алиса ждала.

– Ладно, – сказал он, наконец. – Пошли. Обожду до сигнала.

У Марко не оказалось рюкзака, но на пару они приспособили его куртку в качестве переноски, загрузили наполовину нужными продуктами, а наполовину всем, чем он сам захотел – пацанским баловством. Спросил, кто с Алисой, узнал про Мику, добавил шестерку пива.

На улицу выбрались через окно. Алиса полезла в карман, достала обертку и

выкинула в литую урну при входе. Марко ничего не сказал.

К дому шли вдоль стен. Прислушивались. Воздух без привычных вечерних городских звуков ощущался ограбленным как магазин, из которого они шли.

Подъезд встретил все той же гулкой тишиной, которой провожал Алису на вылазку. Когда поднялись на площадку, Алиса постучала в дверь, и, после замерших в ожидании улиц, звук показался слишком громким, заметался пойманной мошкой в барабанных перепонках. Прошла, кажется, вечность, когда в ответ раздалось тихое пошаркивание изнутри.

– Свои, – сказала Алиса обшивку. – Свои.

Глава 7

Почему из всех евангелистов его родители выбрали именно Марка, он никогда не узнал, а почему из разодранной войной Хорватии решили уехать в разодранную войной сербскую Прешевскую долину, никогда не спрашивал.

Дома его звали Маки. В школе городка в долине, где осела семья, прозвали Марко Хорват. Хорватского в нем было три четверти. Мама свои две лелеяла, но втайне от всего городка, а в особенности – от собственного мужа, который, напротив, стремился весь закутаться в свою сербскую половину как футбольный фанат – во флаг своей страны на матче, и скрыть под ней другую. Когда мама не работала, то помогала соседям по хозяйству. Когда отец не работал, он шел в кафану и возвращался затемно, пахнущий тяжелым сигаретным духом и сивушными парами местной ракии.

Совсем маленького Марко воспитывала бабушка, уроженка маленького села, в котором говорили на настолько чудном наречии, что даже отец Марко махал рукой и не считал тещу за хорватку. На правах третьей стороны – ни сербской, ни хорватской, – она порой мирила дочь с зятем, а внука учила тому, что помимо черного и белого бывает что-то третье.

Став постарше, а потом похоронив бабушку, Марко воспитывался сам об мальчишек постарше, которые гоняли в футбол, мечтали о форме «Партизана», в дни матчей зависали у кого-то перед телевизором, а после ходили войной на тех, кто болел за «Црвену звезду». Что-то третье забылось. В детстве их объединяла гордость за своих и вражда против чужих. Когда подросли мальчишки, вырос и враг. Он был расплывчат и многолик. Начинался с НАТО и нехристей-албанцев, не желавших жить по сербским законам, и год от года наращивал один слой жира за другим: католики, Евросоюз, геи, феминистки, Сербская прогрессивная партия, сервис поездок CarGo, коронавирус и 5G. Про вторую половину перечня Марко узнал уже в столице, когда переехал, чтобы работать на стройке и ходить на матчи «Партизана». В столице к отпору врагу подошли с размахом. Чтобы никто не забыл, настоящие сербские патриоты по выходных ставили плакаты с перечнем имен врага у входа в здание правительства, совсем недалеко от нарядных витрин с одеждой, книгами и брошюрами горящих туров в Грецию.

Марко был сербом на четверть, но эта четверть, как волк из пословицы, кормилась страстью отца и покорностью матери, и побеждала. Марко набил двуглавого орла с короной и гербом во всю спину и не пропускал ни одной игры «Партизана», пусть даже в долг. Три хорватских четверти капитулировали бы окончательно, вот только школьная кличка портила красивую чистую победу. Как пристала к нему в школе, так и вилась хвостиком из долины, через Прешево, Буяновац и Вране, до самого Белграда. Среди своих, на трибунах стадиона, в подвальном тире, в баре на районе, в толпе, скандирующей «Гробари, на ноге!», он оставался Марко

Хорватом. Смирился. Ему казалось, что называли его так по-братски, добродушно, иногда даже со скупым восхищением насчет того, как сильна сербская кровь против клятого усташизма.

Сейчас, на кухне под желтым абажуром, со второй банкой пива, Марко вдруг сам начал подмечать в своем рассказе то, что просмотрел за последний год. Косые взгляды, обрывающиеся в его присутствии разговоры, сухие рукопожатия, редеющее пиво с ребятами: не сегодня, братиш, извини, дела. Когда два месяца назад сформировали их юнит, в нем оказался Петар, внук венгерского дедушки, и Деян, у которого сестра уехала по студенческой визе в Америку, да так и осталась и сейчас собирала документы на гражданство. Марко их обычно сторонился, но сейчас даже шутканул на тему международной бригады, а потом в шесть рук строил с ними баррикады на подступах к Парламенту и стоял в оцеплении, пока их не сменили крепкие мужики: хоть в жандармском, но свои. Юниту разрешили отойти на ближайшую точку и перекурить до следующей смены.

Во внутреннем дворике, у входа в подъезд, парни полезли по карманам за сигаретами. Марко скорее кожей почувствовал, чем разглядел, как странно встали парни из юнита: вроде бы рядом, но так, что они втроем с Петаром и Деяном оказались отдельно от остальных. Потом уже понял, что брали в кольцо. У одного спросили сигарету, у другого в то же время зажигалку, а третий рылся в телефоне, так что для него и повода не понадобилось. Навалились на троих одновременно, попробовали выкрутить руки. Марко еще ничего не понимал, а тренированное в спортзале и на уроках рукопашного боя тело уже действовало само. Вломил затылком по носу. Хруст утонул в вопле. Впечатал локтем под ложечку. Чуть ослабилась хватка – рванул к улице. Запнулся – это и спасло. Услышал только пистолетный треск, а пуля прошла мимо.

Сам толком не помнил, как выбежал из дворика, как обегал людей на улицах и как добежал до супермаркета. Вроде бы окно было разбито до него. А вот дверь изнутри забаррикадировал точно он. Или нет?

Сейчас они сидели за столом втроем. У каждого – алюминиевая банка и сигарета. Язык солонило от пива и щипало от никотина. Пепел стряхивали в блюдце. Марко рассказывал свою историю вроде бы обоим, но обращался к Алисе, а к Мике повернулся боком и разве что изредка стрелял в него косыми взглядами. Он и пивом с ним поделился с опаской, когда после приветственного рукопожатия узнал, что Мика новых политических взглядов не придерживается, а по жизни занимается тем, что танцует и учит этому других.

Марко нахмурился и спросил:

– Ты из этих, что ли?

– Из каких?

– Ясно.

За рассказом не услышали шагов в коридоре. Когда хозяйка квартиры вошла на кухню, парни, не сговариваясь, спрятали пиво под столешницей, а Алиса сделала медленный глоток и затянулась. Госпожа Мария открыла стенной шкафчик и достала пепельницу. Подошла к столу, поставила ее, а взамен взяла открытую пачку и неожиданно элегантным жестом двумя пальцами вытащила сигарету. Посмотрела на Мику. Он смущенно улыбнулся, поставил пиво на стол, достал из кармана зажигалку и щелкнул колесиком. Хозяйка квартиры затянулась и выпустила в потолок длинную тонкую струйку дыма. Присела за стол и курила так медленно, что в перерывах между затяжками на сигарете нарастал столбик пепла.

Радиоприемник, который нашелся в спальне, теперь стоял рядом с диваном. Сначала они покрутили колесико и убедились, что по всем станциям передают одно и то же: тишину, которая раз в пятнадцать минут прерывалась коротким сообщением.

«Призываем граждан сохранять спокойствие и для вашей же безопасности не выходить из домов. Ожидайте трансляцию на частотах…»

Маки крутанул колесико на нужную частоту, но и там пока что крутили то же сообщение с той же периодичностью.