Время лгать и праздновать
Шрифт:
«Нет, я не смогу!..»
«Почему?»
«Духу не хватит».
«Все друзья так делают!»
«Я не настолько ваш друг…»
«Все равно поможет!»
Нацарапав палочкой на песке у дороги номер его телефона («Если не запомню»), она пообещала позвонить сразу, как выяснится, помогло или нет.
И ушла, будто ее и не было.
А он — поделом вору и мука, — вернувшись в пустую квартиру, вечер напролет истязал себя тоской по жене, два месяца назад уехавшей с театром на гастроли. Таким вот наказанием обернулась встреча с Юкой, о которой он с той поры и думать забыл. Забыл? Отчего же так коробит его ее теперешнее появление — после уединения с модным художником?.. «Черт знает что! Мне-то какое дело…» — урезонивал себя
— Прикинем, где кого искать через пять лет!.. — орет Егор.
— Найдешь вас!.. — насмешливо откликается девица в тельняшке. — Расползетесь по своим тамбурам.
— Почему? Может, я в купе расползусь!.. — Держа рыжую девушку под руку, потерявшая туфлю вскинула голову.
— Первого класса!..
— Почему нет?..
— Начнем с меня!.. — Егор вырвал у гитары бурный аккорд и тут же прижал струны.
Улыбнувшись, как улыбаются взрослые дозволенным шалостям детишек, художник вытащил сигареты и направился к выходу.
— Ага! И я!.. — поднялась девица в тельнике.
— Олег, будет туго, дай знать, ослобоним!.. — крикнул юморист.
Выходя вслед под хохот всей компании, Нерецкой говорил себе, что делает это, потому что его сидение рядом может вынудить Юку заговорить с ним, чего ей наверняка совсем не хочется, следовательно, не стоит стеснять ее своим присутствием.
На самом деле все было не так, и убирался он с глаз долой не потому, что не хотел ставить ее в неловкое положение, просто ему неприятно было видеть, что она ничуть не смущена как встречей, так равно и тем, знает он или нет, почему она задержалась с художником.
Подпирая стены по обе стороны выходных дверей, девица в тельняшке и художник разговаривали во весь голос — из-за колесного шума.
— Меня примут, как думаешь?.. Только честно!.. — кричала девица, держа руку с сигаретой на отлете.
— Очень хочется?..
— Ты что!..
— Тогда примут. — Он фатовски осмотрел ее снизу доверху, и было заметно, что ему совсем не в обычай так смотреть, он приспосабливал себя к собеседнице. — Я бы принял.
— Не слышу?.. — Она «не слышала», чтобы встать ближе к нему.
— Примут, говорю!..
— Смеешься?.. Нет чтобы пособить человеку!..
— Профиль не тот, Сонечка!..
— Скажи лучше, не хочешь!..
— А я должен хотеть?..
Дабы он не сомневался, девица положила руки ему на плечи и зазывно запрокинула голову. Как ни старался художник держаться непринужденно, ему не удавалось скрыть трусливого замешательства: он глупо улыбался, косил в сторону Нерецкого, без нужды часто стряхивал пепел сигареты. И то: мудрено было, не отказываясь от старых привязанностей, заручаться новыми.
— Прямо с вокзала!.. — прорезался голос девицы сквозь шум встречного поезда.
— … проводить Юку!..
— Нет! Если хочешь, прямо с вокзала!..
Художник не успел ответить: дернулась дверь, и в тамбур сначала влетел юморист, затем «мальчик-мим».
— Очумели?! — Девица в тельнике с такой злобой пихнула юмориста, что тот едва устоял.
Притормозив ход, электричка катила вдоль перрона, освещенного рядом парных фонарей и покрытого золотыми бляшками лужиц.
Выбравшись под моросящий дождь, Нерецкой зашагал так быстро, как если бы едва дождался возможности уйти подальше от недавних попутчиков. Но гомон молодых людей еще долго преследовал его, раздражая назойливым напоминанием о пережитом разочаровании. Они словно потешались над ним, крича вслед, что барышня в балетном платье, которой он так восторгался, для них — заурядная девица, из тех, что позволяют тискать себя в тамбурах электричек и не делают из этого секрета для посторонних.
2
В чьей-то квартире
«Ну и ужасался бы в одиночку! — яснее ясного отражалось на ее лице. — То звонками одолевал, скорбной физиономией, советами, сочувственными словами — прямо свой человек! — а теперь и вовсе огорошил — вознамерился «узаконить отношения». «И лучше выдумать не мог!..»
Когда-то он ей вроде нравился, было. Она даже ревновала его — к той же румяной Инке Одоевцевой. Но это не более как преходящие настроения. Она и наедине-то с ним оставалась всего два раза: в шестнадцать лет высиживала на подоконнике в его комнате — позировала для портрета. В третий отговорилась — некогда: он так смотрел на нее, что казалось, вот-вот присосется своими губами!.. Ну, общаться по-соседски куда ни шло, бывать у него, когда он собирал приятелей-художников по случаю какого-нибудь анекдотического юбилея («Друзья! Сто лет назад картины Эдуарда Мане были отвергнуты Салоном! Поговорим о времени и о себе!..»). Он, конечно, из кожи лез — старался обратить на себя ее внимание умением доказывать свою правоту, эрудицией, но Юля много читала об искусстве и видела, что он насобирал речений маститых метров впрок на всю жизнь, вот и бывает убедителен.
Они стояли у дверей ее квартиры, и не успел Олег, экая и мекая, приняться за изложение своих чувств, как внизу послышались шаги: по лестнице кто-то поднимался. Кто-то старый: шаги чередовались медленно, человеку нелегко давалась каждая ступенька. Олегу пришлось замолчать. Выкладываться при свидетелях глупо, а менять тему и того хуже: всякие вставные интермеццо в подобных случаях выглядят комедийно, заполняя ими паузы, можно испортить главную тему. Ничего не оставалось, как закурить и, прислушиваясь к шарканью на лестнице, сосредоточенно изучать сигарету.
О его состоянии мог догадаться даже тот человек, который поднимался в квартиру, но что у Юли были свои, ей одной известные причины досадовать на проволочку, об этом никто в целом мире знать не мог!.. Ей не терпелось поскорее остаться одной, со всем тем, что произошло час назад. А произошло удивительное: то тайное, чего еще недавно она до смерти боялась, не только вдруг перестало пугать, но обернулось самой желанной радостью! Увидев е г о в вагоне электрички, она словно очнулась!.. Юля не то чтобы забыла о нем, совсем нет, она боялась помнить: слишком уж по-взрослому определенно пришла и утвердилась в ней страховидная уверенность в ее власти над ним; страшило предчувствие его любви, предощущение ее проявлений, готовность отозваться на них!.. Готовность эта пугала особенно, так во сне, обезоруживая желание сопротивляться, пугает злая подчиненность опасным искушениям. Она не могла толком объяснить самой себе, чего трусит, но от одной мысли позвонить ему, напомнить о себе у нее пересыхало в горле. И вдруг эта встреча! Мгновение, и мир полон света, покоя, ясности! Позади осталась вереница невнятных дней, противное ощущение взвешенности в пространстве, косная тяжесть в голове от попытки понять, что делают люди, которым некуда ходить, невольное подыгрывание погребальному настроению отца, готового чуть не прощение просить за неспособность помочь ей, хотя неудача была чем угодно, только не ее бедой — напротив, это она теперь наверняка знает, все сложилось наилучшим образом!..