Время лгать и праздновать
Шрифт:
Вместе с благодарностью Зоя испытывала что-то вроде стыда за себя, вспоминая, как переменилось после замужества ее отношение к подруге: ближайшая наперсница обернулась докучливой знакомой. Уж очень много из студийского прошлого Зои — из того, что не годится доверять посторонним, — не составляло секрета для Плаховой. А это отнюдь не помогало «омовению» и утверждению в душе того девственного чувства, с каким она впервые проснулась в этой квартире… Как же ей хотелось, чтобы памятное утро стало точкой отсчета жизни набело!.. Черновики надлежало сжечь и забыть о них. Но попробуй забыть, когда живой свидетель ежеденно перед глазами. Где-то на стороне, куда ни шло, но случись Людке застать Зою с Нерецким, и она чувствовала себя уличенной во лжи с обеих
Ну да чего там — не было счастья, несчастье помогло: отныне их единоверию ничто не помеха. И возвратились ветры на круги своя.
«И за все это время ты ни разу не попыталась уладить с ним?..» — недоумевала Плахова перед отъездом, рассматривая Зою так, словно проглядела в ней самое забавное — взгляд человека, поднаторевшего в разоблачении пройдох и неожиданно давшего маху.
«К а к уладить, ты знаешь?..»
«Господи, а ты нет!.. Покаялась бы на сон грядущий… Поперву не внял бы, вдругорядь качнулся».
Как было растолковать этой мудрой деве Февронии за пять минут до отхода поезда, что вся она вместе со всеми своими наставлениями не из той жизни!..
«И что дальше?.. Что изменится?.. Вернется стыд, честь, порядочность?.. Нет уж, какой запечатлела себя в его глазах, таковой и пребудешь до конца дней».
«Оставь Монтеня тетке. Подумаешь — смертный грех!..»
«Не думай, но тогда дружи телесами, не лезь в жены…»
Проводив Плахову, Зоя шагала по холодному сумеречному городу и думала о наступившей зиме, которую неизвестно куда девать. Внутренне приготовившись к будущему материнству, она меньше всего думала о «творческих планах», а теперь, в сравнении с несбывшимися, все другие планы казались бездельем. Да и какие там планы в театре, куда билеты «со слезьми всучают» великомученикам-активистам, а сидение в зале «с необязательным глядением на сцену» давно приравнено к общественной нагрузке, вроде дежурства в дружине. Кого увлечет театр, где нет ни умного режиссера, ни актеров, которых бы любили в городе.
«Хороший театр — это власть, — говорил Нерецкой. — Чтобы заполучить ее, надо знать, чем жив человек. Театр не станет театром по той причине, что есть город, должен быть театр. И ваш театр всего лишь дом, где люди «представляют», то есть говорят не своими голосами, носят не свои одежды и выжимают содержание пьес, как зубную пасту из пустого тюбика: усилия всем бросаются в глаза, результата никто не видит. Ваша команда лишена даже азарта лицедеев, того самого азарта, которым ярмарочные скоморохи одолевали равнодушие публики».
Зато есть «сложившиеся отношения». Старшее поколение целиком по уши, с одной стороны, в семейных проблемах, с другой — в неустанных хлопотах о поддержании престижа: раздувая заслуги, протискиваясь во все влиятельные кабинеты города, старательно нагуливают образ «представителей», наделенных особым доверием власть имущих. Глядеть тошно. А младшая поросль, не обзаведясь такого рода подспорьем, всячески декларирует свою претенциозность, заискивает «по-черному» и чаще всего — безуспешно, мучается безденежьем, житьем в общежитии, поисками, где бы «хапнуть». Время от времени оба поколения сходятся на общей почве — в ожидании «священной жертвы»: кассира с получкой — и затевают высокоумные говорения о театральных вешалках, об искусстве в себе и о себе в искусстве, о масс-культуре и контркультуре, сюрреализме и импрессионизме… Что ни слово, то пошлость, потому как с чужого плеча. И каждый точно знает, каким должен быть театр и в чем загвоздка, и в доказательство призывает тени великих — Чехова неизбежно! Ни один не уймется, не упившись мерой преподанного понимания Чехова как собственным постижением!.. «Вершина блужданий», — говорит Плахова. И блуждают до ошаления, выкладываются с таким пылом, точно гору возводят, причем каждый норовит забросить со своей лопаты непременно выше всех, после чего оттуда все можно
Но сколько ни сотрясай воздуся, горы не воздвигнешь. Где собираются, там и расходятся — на ровном месте. После недавней читки пьесы, во время застольного говорения, точнее — в одну из затянувшихся пауз на лицах представителей всех поколений одновременно проступила осознанная неспособность постичь услышанное. Каждый на лице соседа видел несоответствие между «фактическими данными» и правом актерствовать — то бишь вторить гениям прошлого и нынешним провидцам. Им позволено выходить на подмостки лишь потому, что нет кого-то, кто-то не пришел, кто-то, кто сделал бы их пребывание в труппе смехотворным!.. Саморазоблачение команды, которая «не может». Ничего не может. Вот и подмалевывают собственную бездарность «общественно полезной» деятельностью, разговорами о Дузе, Комиссаржевской… И как не пожалеть, что такие паузы-прозрения не понуждают к покаянию. Уже в следующее мгновение фургон катил по-прежнему, с тем же пыльным провинциальным барахлом: рутиной, склоками, истериками.
«Пропаду я в этой компании. Уже пропадаю. Бежать надо куда-то. Пусть сумасшедший режиссер, треск на весь свет, только не прозябание среди прозябающих… Дело за малым — куда бежать?.. Может — по торной дорожке «в Москву, в Москву»?.. Одной меня там и недостает. Ждут не дождутся…»
Никогда она не чувствовала себя такой потерянной, беспомощной, никому не нужной… И уже сказывается в ней то самое душевное дрянцо, до сих пор свойственное кому угодно, только не тебе. Давно ли решительно осаживала новоявленного администратора, взявшего манеру мчаться ей навстречу с видом осчастливленного… А теперь ловит себя на том, что ей чего-то недостает, если он, здороваясь, не ухватит руку и не примется тискать потными ладонями. Боже, как все непрочно, гнило в ней — выбей подпорку, и развалится!..
Неужели все начнется сызнова, она будет думать и чувствовать, как думала и чувствовала до замужества?.. Но как вернуться к себе прежней, от которой она, казалось, навсегда убежала?.. Теперь случайные сборища будут еще откровеннее, еще омерзительнее, потому что тебя поставят вровень со всеми разведенными, стареющими, отчаявшимися, злыми, да и ты сама почувствуешь себя старой и злой.
«Надо менять эту жизнь… Роман прав: хочешь жить не как-нибудь — добивайся положения!.. Надо напомнить ему о себе. С ним легко иметь дело — он умен и умеет быть благодарным».
Придя домой, вернее, туда, где у нее был дом, а теперь ничего не было, где все напоминало о бывшем, она, как платья из шкафа, одну за другой выуживала мечты о доме и снова ревела. И чуть не забыла заказать такси — на десять утра. К тому времени Нерецкой, наверное, будет на работе. От одной мысли съезжать у него на глазах подкашивались ноги. Такие сцены охотно тащат на подмостки, а в жизни терпеть не могут. На подмостках чем больше воплей, тем лучше, а тут как держаться?.. Учинить прощание?.. Если да, то что говорить? Если нет, то как промолчать?.. Нет, честнее сбежать без свидетелей. Неприлично?.. Возможно. Да только снявши голову по волосам не плачут. Эта пословица всех невезучих часто приходила ей в голову.
9
Курослеп проигрывал и начал портить летчику настроение. Мефодич видел невооруженным глазом. И сильно возмущался. Начальственно погромыхивая новыми подковами кирзовых сапог, он расхаживал на некотором отдалении от играющих и мысленно крыл Курослепа на чем свет стоит. «Явился, хмырь болотный, будь ты неладен!..»
До него все шло — лучше не надо. Летчик выигрывал третью партию у малоопытного, но азартного любителя (которые малость набили руку, они самые азартные), оставалось добрать сущие пустяки. К этому времени Мефодич успел зачехлить все остальные столы, потому как последний час перед закрытием отводится на доигрывание незаконченных партий. И ничто, казалось, не помешает завершить рабочий день наилучшим образом. Так нет — нате вам!.. «Чтоб тебе пусто было!»