Время любить
Шрифт:
– Вы не проголодались? – поинтересовался Леонид Ефимович. Луков не успел ответить, как он вставил вилку в розетку, снял трубку телефона, набрал номер и негромко произнес: – Людочка, принесите, пожалуйста, наверх пару бутербродов, кофе… Конечно, с икрой.
Леонид Ефимович расспрашивал про видных московских критиков, передавал им приветы, как бы между прочим вставлял, что с одним он ездил в США, с другим был на приеме в американском посольстве, с третьим подружился в Доме творчества в Пицунде. А секретаря Союза писателей Альберта Борисовича Алферова называл Альбертиком, тем самым подчеркнув, что
– Точно так же, как вы, – с улыбкой ответил Славин. Рыжие кустики волос на висках курчавились, красноватая лысина поблескивала.
– О нем сейчас говорят…
– Но зато мало пишут, – вставил Леонид Ефимович.
– Я вот выступил…
– Читал, – опять перебил Славин. – Правильно вы его… Но если честно, то ваша статья малодоказательна. Надо было как-то тоньше, а вы, как говорится, обухом! – Славин запнулся, встретив вопрошающий взгляд Лукова. – Понимаете, иногда резкая критика вызывает у читателей противоположный эффект… А вообще, Казакову это будет еще одним уроком. Он высказывает такие мысли, которые не нравятся нам… У нас свой микроклимат в организации, и мы никому не позволим его нарушать. Казакову или кому-нибудь другому.
– Я рад, что вы разделяете мое мнение о Казакове.
– Вашего мнения я совсем не разделяю, – поправил Славин. – Но ваша статья подрезала в глазах литературной общественности крылышки Казакову, за что вам и спасибо.
– Читала ли общественность мою статью? – усомнился Николай Евгеньевич.
– Об этом мы позаботились, – улыбнулся Леонид Ефимович. – Казаков, он ведь в Ленинграде нечастый гость. Живет месяцами где-то в Калининской области, строчит свои романы, и пусть… Лишь бы не лез в наши дела, не путался, как говорится, под ногами.
– Я слышал в Москве, что Казакова хотят выдвинуть на премию, – вспомнил Луков. – Не буду ли я тогда выглядеть смешным со своей статьей?
– Думаю, что этого не случится, – усмехнулся Леонид Ефимович. – Пока с нашим мнением считаются, а мы такого не допустим. Великое дело, что премии писателям у самих писателей в руках! Не смешно ли, если вдуматься, – журнал, опубликовавший повесть или роман, выдвигает его на Государственную премию? Секретариат Союза писателей выдвигает секретаря-писателя? И как это ни странно, никому в голову не приходит, что подобная практика просто-напросто неэтична.
– Вы осуждаете такую практику?
– Что вы! – рассмеялся Славин. – Я счастлив, что существует такое положение. Пока будет так, мы будем давать премии, кому найдем нужным… – Он вдруг резко повернулся к Лукову: – Конечно, об этом вы не вздумайте написать в своей статье.
– Вы со мной так откровенны…
– Потому что я вам доверяю, да иначе бы главный редактор и не прислал вас ко мне.
Разговор перешел на последние веяния в литературном мире, где, кажется, тоже началась переоценка ценностей.
– Некоторые наивные литераторы решили, что гласность и демократия что-то изменят в нашем деле, – заговорил Леонид Ефимович. – А что изменилось? В журналах сидят все те же люди, в писательском руководстве произошли самые незначительные перемены: на место ушедших секретарей пришли молодые
– Перемены есть, – возразил Николаи Евгеньевич. – Шубина так высекли, что он до сих пор не может опомниться.
– Ваш Шубин – дурак, – заметил Славин. – Потерял чувство меры, за что и поплатился.
– Не только он… поплатился, – вставил Луков.
Славин внимательно взглянул на него и сказал:
– Да, вы же много писали о Шубине… Честно говоря, не на ту лошадку вы поставили!
Луков пожаловался, что пропала его книжка о Шубине. Считался чуть ли не классиком, ведь его фамилию печатали в журналах рядом с фамилией Славина…
– Присылайте рукопись лично мне, – подумав, предложил Славин. – Нет, лучше все же на издательство. Я думаю, что мы вам поможем. На будущий год она, конечно, в план не попадет, а через год выпустим. Это я вам твердо обещаю. Шубина я знаю, честно говоря, писатель он слабый, но это уже не имеет никакого значения. Выходит, любого из нас, ну из этой самой «обоймы», можно вытащить и публично заявить, что мы – ничто? Нет, это принципиальный вопрос! И как бы я лично ни относился к Шубину, я поддержу выход вашей книги о его творчестве.
Добираясь с пересадками на автобусах до Пушкинского дома, где ему нужно было повидаться со знакомым профессором, Николай Евгеньевич ликовал: монография о Шубине будет пристроена в Ленинграде! Это поистине царский подарок Славина! Стоит ли вспоминать про червонец, заплаченный за завтрак в Доме писателей… Луков готов был выкупать Леонида Ефимовича в ванне с шампанским!
Николай Евгеньевич все больше проникался благоговением к Славину. Он всегда преклонялся перед умными людьми, которые все могут. Как далеко он, Луков, смотрел вперед, когда в каждой своей статье хвалил Леонида Ефимовича, вот оно и аукнулось в его пользу!
В радостном, приподнятом настроении Николай Евгеньевич вышел у здания Ленинградского университета. Небо расчистилось от серой мути, иногда выглядывало красноватое осеннее солнце, и тогда свинцовые волны в Неве окрашивались в нежно-розовый цвет, а на другом берегу ослепительно вспыхивал позолоченный шпиль здания Адмиралтейства, бело-зеленоватый Зимний дворец тоже окутывался праздничным сиянием, взметнувшиеся над аркой Главного штаба кони, казалось, вот-вот оторвутся от пьедестала и взлетят в голубую промоину неба, раскрывшуюся над Дворцовой площадью. Услышав вверху мелодичный звон, улыбающийся Николай Евгеньевич поднял вверх голову, и в то же мгновение сильный толчок отбросил его к тротуару, он не удержался на ногах и растянулся на асфальте. Прямо над его головой ветер раскачивал металлический прямоугольник с надписью: «Осторожно, листопад!» К нему уже бежали прохожие, помогли подняться на ноги. Высокий широкоплечий парень в синей куртке на «молнии» смотрел на него.