Время любить
Шрифт:
– Он ведь молился на эту стюардессу. А какая у него героиня в романе?
– Может, женщины не хотят его делить с работой? – предполагает Мария. – Он ведь больше чем по полгода, живет в своей Андреевке. А молодая красивая женщина там долго не выдержит. Ей подавай общество, развлечения.
– И ты от меня сбежала бы, если бы я там поселился? – подозрительно смотрит сбоку на нее Андрей.
– Я – нет, – улыбается Мария.
– Я знаю, – привлекает ее к себе Андрей. – Я – иголка, а ты – нитка. Куда иголка, туда и нитка – так говорила моя прабабушка
– Почему вы, Абросимовы – Казаковы, так чтите своих предков? Ты даже не помнишь свою прабабку, а вот цитируешь. И отец твой часто вспоминает своего деда Андрея. И тебя назвал в его честь.
– Я горжусь Андреем Ивановичем, хотя никогда его не видел, – очень серьезно произносит Андрей. – Может, когда-нибудь напишу про него роман. Это была яркая личность… Андреевский кавалер!
– Даже вашу любимую Андреевку назвали в честь него, – вставляет Мария – А я вот ничего не знаю про своих предков. Бабушку немного помню, а деда – нет. И родители их редко вспоминают. Что это – забывчивость или равнодушие?
– Твой отец – ученый, мать – тоже…
– А мой дед был всего-навсего начальником станции в Тихвине, – вставляет Мария. – А бабушка – домохозяйкой.
– Твой отец не равнодушный человек, – вступается за родителей Марии Андрей. – Сергей Анисимович не кичится своими званиями, и мать твоя, Алла Алексеевна, не ученый сухарь. И откуда ты знаешь, что они не чтут своих родителей?
– Конечно, они их не забыли, но дед и бабушка редко у нас бывали, а мы – у них. А ведь до Тихвина рукой подать.
– Твои родители – очень занятые люди…
– Раньше мать и отец ездили в отпуск в Тихвин, а теперь только в санаторий на юг, – упорствует Мария. – В прошлом году похоронили бабушку, отец звал деда в Ленинград, но тот отказался: дескать, всю жизнь прожил в Тихвине, там и умрет.
– Давай весной съездим к твоему деду? – предлагает Андрей. – Покажем ему правнука.
– Странно, что мне это в голову не пришло, – тихо произносит Мария, опуская темноволосую голову на широкое плечо мужа.
Из другой комнаты слышится грохот, затем басистый рев Вани. Они вскакивают с пола и бегут туда: сынишка сидит на полу рядом с опрокинутым стулом. На лбу зреет розоватая шишка. Мария хватает мальчика на руки, дует на красное пятно, уговаривает:
– Сам виноват, Ваня, зачем хватаешься за стул? Ты теперь ходить умеешь.
Ваня понемногу успокоился, слезы блестят в его серых с синью глазах, нижняя губа оттопыривается, маленький нос мокрый. Мария платком вытирает ему нос, целует в ушибленное место и опускает на пол. Малыш трет кулаками глаза, упрямо встает, держась за диван, делает несколько поспешных шагов и оказывается на руках у отца.
– Больно? – смеется тот. – Абросимовы – крепкий народ, подумаешь, шишка! Эх, Ваня, сколько еще шишек набьешь себе на лбу, пока не научишься твердо стоять на ногах!
– Ты же Абросимов, Ваня, – ехидно замечает Мария, – а Абросимовы не могут жить как все нормальные люди. Им подавай трудности, борьбу!
– Тебе не кажется, что Ванюшке
– О чем ты? – не понимает Марий.
– Сестра ему нужна, вот что! – смеется Андрей. – Или пара братьев.
– Ты с ума сошел! – пугается Мария. – У всех наших знакомых по одному ребенку.
– Ты что же, хочешь, чтобы Россия выродилась? Надо ко всем чертям ломать это идиотское правило иметь одного-двух детей! У моей прабабки Ефимьи Андреевны было одиннадцать, тебе это ясно? Правда, выжили только четверо.
– Даже не верится, что на Руси были такие героини! – удивляется Мария.
– И никто их героинями не считал, – горячо продолжает Андрей. – Ваня, тебе нужен братик? – смотрит он на сына. – Кивает! Видишь, Маша, он требует братика или, на худой конец, сестричку!
– А как же моя учеба? – слабо сопротивляется Мария. – Университет? Если я каждый год буду рожать тебе по ребенку, то я никогда не закончу его, слышишь ты, эгоист несчастный! Тоже мне нашелся спаситель России!
– Дети – это важнее университетов. Да здравствуют дети!
Они хохочут, у Марии в глазах искрятся веселые брызги. Закинув руки, она обхватывает мужа за шею, целует, затем внезапно отталкивает.
– Я люблю детей, – посерьезнев, говорит она. – И наш Ваня не будет одиноким. Только дай мне, пожалуйста, университет закончить, а потом мы с тобой народим целую кучу, я тебе обещаю, Андрей… Не знаю, как другие, а мы с тобой внесем достойный вклад в спасение России!
Ваня доползает до порога, держась за дверь, встает на ноги и, вытянув вперед руки, делает мелкие шажки к ним. Шишка на лбу вспучилась, однако глаза блестят, губы расползаются в улыбку. Отец и мать, не двигаясь с места, смотрят на него. Марии хочется шагнуть к сыну, подхватить его на руки, но муж дотрагивается до ее руки: мол, не нужно, пусть сам идет. Не доходя до них каких-то два шага, мальчик останавливается, переводит взгляд с отца на мать, затем быстро делает два последних шажка к Марии.
– Меня выбрал! – радостно говорит она, принимая сына.
В этот момент раздается в прихожей звонок. Андрей идет открывать, по привычке он никогда не спрашивает, кто это. На пороге стоит Вадим Федорович Казаков. Он в синей куртке с вязаным воротником, серой клетчатой кепке, в руках большая коричневая сумка. Обветренное лицо улыбается, в серых глазах – радость.
– Не ждали? – хрипловато говорит он.
– Тебя внук ждал, – отвечает Андрей. – В честь твоего приезда он сегодня впервые пошел.
– Иван! – кричит с порога Казаков. – Иди сюда, я тебе что-то покажу! – вытаскивает из кармана куртки деревянного медведя. – Сам выстругал из березового полена…
Внук, поддерживаемый матерью, торопливо семенит к деду. Шишка на лбу уже немного посинела и напоминает рог молодого козленка.
– Отпусти! – командует Вадим Федорович. – Пусть сам, без поводырей.
– Он уже набил на лбу шишку, – говорит Мария.
– Подумаешь, беда! – гремит Казаков. – Абросимовых никакой шишкой не удивишь!