Время московское
Шрифт:
— В лучшем виде, все сделаем в лучшем виде, — бормотал он себе под нос, усаживая Сашку на стул и обвязывая вокруг шеи полотенце.
Второе полотенце он окунул в принесенную керамическую посудину с кипятком и, отжав и охладив его парой взмахов, обернул Сашкину физиономию. Пока компресс распаривал кожу (Сашке еще ни разу в жизни не доводилось баловать себя подобными процедурами), дедок накапал воды в чашку с серым порошком и взбил его пышной кистью с костяной рукоятью, покрытой причудливой резьбой. Сашка так засмотрелся на эту резьбу, где были и фантастические, сказочные звери, и виноградная лоза с искусно вырезанными мелкими листиками, что не заметил, как камердинер снял с лица компресс, намазал его серой пеной, и опомнился лишь тогда, когда узрел прямо перед собой огромную бритву, размерами и формой больше походившую на косу. Руки у деда тряслись мелкой дрожью, и жуткая бритва так и ходила вверх-вниз перед Сашкиными глазами.
— Эй-эй-эй! — заорал Сашка. — Осторожнее! — Он выхватил бритву у деда из рук. — Спасибо, но я лучше сам. Зеркало где?
— Ай-яй, — засуетился камердинер, удивленный Сашкиной реакцией, — а зеркала-то и не принес. Я сейчас… Одна нога здесь, другая там.
— Стой, я сам, — попытался остановить его Сашка, но куда там. Дед уже скрылся за дверью.
Судя по уже имеющемуся опыту, ждать придется достаточно долго, поэтому Сашка снял с шеи полотенце, стер со щек пену и отправился самостоятельно искать зеркало.
Вчерашним вечером ему показалось, что он уже более-менее изучил топографию дома, но сегодня, спустившись из своего терема, никак не мог попасть на тот этаж, который вчера обозначил для себя как второй. Толкнулся с лестницы в одну дверь и попал на чердак, сунулся в другую, оказался на веранде. Той двери, которая ему была нужна, на месте не оказалось. Тогда он вышел на веранду, прошел по ней до ближайшей двери, ведущей в дом, и открыл ее. Но прохода на второй этаж и здесь не оказалось. Была лишь лестничная площадка и лестница, ведущая вверх и вниз. «Пойду вниз, выйду во двор, — решил он, — а уж там я легко найду вход, в который заходил вчера». Он спустился еще на этаж, отворил дверь и… оказался в людской.
— Ой-ой, мамочки, больше не буду, ой-ой, родненькие, не надо… — со всхлипами причитал девичий голос.
Свет проникал в комнату лишь через одно небольшое окошко, но и этого было достаточно, чтобы Сашка разглядел во всех деталях представшую перед ним весьма неприглядную картину. Посреди комнаты на лавке лежала девушка. Подол у нее был задран и завернут на голову. За плечи ее держала одна девица, на ногах сидела другая. По обе стороны лавки навытяжку, как солдаты на плацу, стояли еще две. В руках у них были прутья, которые они попеременно, с оттяжкой опускали на спину наказываемой, следуя командам Манефы, считавшей удары:
— Семь… Восемь…
— Ой-ой-ой, — орала Фленушка. В том, что это была именно она, у Сашки не осталось ни малейшего сомнения.
— Манефа! Прекрати сейчас же! — как можно грознее постарался прокричать он.
— А? Тимоша? — Повернувшись на крик, она увидела Сашку. — Слушаюсь, батюшка. Прекращаю. Девять… Десять. Хватит, девушки. Идите по своим работам.
Девки по одной стали покидать людскую, поднялась и Фленушка, поспешно оправляя сарафан. Не глядя на Сашку, вытирая рукавом зареванное лицо, вышла вслед за остальными.
— Манефа, тебя матушка вызывает, — соврал Сашка. — За что ты ее так? — сурово спросил он.
— Вам ли не знать, господин, — состроив постную мину и поджав губы, ответила она, проходя мимо Сашки.
Обычно ласковая и приветливая со своим любимым Тимошей, теперь она выглядела обиженной до глубины души и даже перешла с ним на «вы», чтобы особо подчеркнуть эту свою обиду на него. «Ничего, ничего, — про себя решил Сашка, — обижайся, сколько хочешь, но я это так не оставлю. Да это похлеще всякой армейской дедовщины! Что это еще за шоу такое — с телесными наказаниями?» Он последовал за Манефой, и они, ничуть, к его удивлению, не блуждая, сразу попали туда, куда и было нужно. Хозяйку дома они встретили у дверей, ведущих на женскую половину.
— Вызывали меня, государыня Марья Ивановна?
— Матушка, да она над людьми измывается, — постарался опередить Манефу Сашка. — Сейчас вот только что Фленушку приказала выпороть!
— Да какая ж это порка, — с укоризной произнесла Манефа, — Тимофей Васильевич. Так… Поучила девчонку чуток, чтоб не забывалась, себя блюла…
— Доброе утро, Тимоша, — перебила ее хозяйка. — Ты, гляжу, с каждым днем разговариваешь все лучше.
— Доброе утро, матушка, — ответил Сашка, досадуя на самого себя, что вновь не удержался и вышел из роли.
— Да уж, государыня, — ядовито добавила Манефа, — и не только разговаривает.
— Ты иди к себе, Тимоша, — ласково сказала Марья Ивановна, — я пришлю за тобой звать к завтраку.
— Не хочу я есть, нездоровится что-то, — обиженно буркнул он.
— Хорошо, иди к себе, я велю принести завтрак к тебе в комнату.
Сашка, сделав вид, что уходит, дождался, пока матушка, а вслед за ней и Манефа скроются на женской половине, подкрался к двери и приник ухом к замочной скважине.
— А ежели забрюхатеет? Что с ней делать? — поинтересовалась Манефа.
— Хм, — хмыкнула Марья Ивановна. — И забрюхатеет — невелика беда. Выдашь ее замуж. За любого из дворовых. Нет… Дам ей вольную. Все-таки мое семя растить будет. Найдешь мужа ей из крестьян. Я за ней приданое дам. Рублей пять… Или семь. С таким приданым любой рад будет. Найдешь. Хоть в Воронцове, хоть в Садах, а хоть и в Семеновском.
— С таким приданым оно конечно, матушка, — охотно согласилась Манефа, — любой рад будет. Не то крестьянин, а и дружинник любой.
— Дружинника со службы отпускать придется, Николаша ворчать будет. А оставлять у себя дома незаконное дитя не хочу. Но… Не будем загадывать, Манефа. Главное, что сынок мой любимый разговаривать начал. Сейчас учителей бы надо к нему пригласить. После завтрака вели запрячь бричку, поеду в монастырь — поговорю с отцом настоятелем…
Дальше Сашка подслушивать не стал и на цыпочках двинулся к лестнице, ведущей в его терем. Ситуация никак не хотела становиться яснее.
— Как же, государь… Прихожу, а вас нету. Я уж и зеркало принес, где, думаю, государь мой… — засуетился старый камердинер, когда Сашка наконец-то поднялся в свою спальню.
— Ты иди, дед. Посиди где-нибудь, отдохни. Я сам побреюсь и… И одеваться буду сам, и постель стелить — все сам.
Неожиданно дед заплакал. Заплакал по-настоящему, искренне, так как плачут от большого горя, всхлипывая и роняя слезы.