Время московское
Шрифт:
— Это война? Да, матушка?
— Да, сынок. Если мы с тобой ее не предотвратим.
— Мы-ы? Каким образом?
— Эту интригу плетет Некомат. Он спит и видит, чтобы столкнуть лбами русских людей. Сам ли он до этого додумался или заказ чей-то выполняет, не знаю. Знаю только одно: врагов у Руси много. Силой сладить с нами они не могут, вот и плетут интриги, чтобы русскими же руками залить Русь кровью. И мы с тобою, Тимофей, в этом виноваты тоже.
— А мы-то каким боком, матушка? — возмутился Сашка.
— А таким, что Мамай наш, брат твой и мой сын, у этих людей на поводу пошел.
— Ну Дмитрий этот самый тоже хорош. Не имел он права род наш сана тысяцкого лишать. По-твоему, это справедливо?
— Справедливо — несправедливо… Вопрос этот мы должны были между собой в семейном кругу решить.
— Это в каком смысле — в семейном?
— Ну да, я все забываю… Дмитрий-то Иванович — двоюродный брат ваш. Мать его, покойница Александра, приходилась родной сестрой твоему отцу. Ох-хо-хо… — Она тяжело вздохнула. — Конечно, Дмитрий неправ. Надо было сесть за стол да решить все полюбовно. Отец-то ваш, когда Дмитрий мальчишкой был, права его на трон оберегал, никому обидеть не давал. А желающих много было. Тот же тестюшко его да Микулин, князь нижегородский… А помер наш Василий Васильевич, вот Дмитрий таким образом и отблагодарил нас. Да Ивана еще гордыня обуяла безмерная… А исправлять, Тимоша, нам с тобой. В том вижу знак свыше, что в самую тяжелую минуту Господь тебе разум даровал, сынок. Поедешь к князю Дмитрию. Николай для этого дела негоден. Слишком мягок да и неумен. Убедишь Дмитрия вернуть Мамаю причитающийся ему сан. Да десятину, которую он со всей Руси собирает, да пошлины мытные, что с купцов иноземных берет за торговлю на Ярославском торжище, пусть не забывает в Орду отправлять. Войско свое кормить надо, иначе оно чужим служить начнет.
— Так здесь еще и деньги замешаны… — Сашка хотел присвистнуть, но вовремя сдержался и только почесал затылок. Его скромный жизненный опыт свидетельствовал, что за деньги, тем более за большие деньги власть предержащие у нас готовы на все. Даже несколько сот тысяч русских людей положить — это для них как два пальца об асфальт. — Боюсь, матушка, ничего у нас не получится.
— Получится, сынок, ты только постарайся, а я молиться за тебя буду. По дороге заедешь в Троицу, к преподобному Сергию. Письмо тебе к нему дам. И князю Дмитрию напишу. Может, послушает тетку. Да Сергий еще ему напишет, слово свое скажет. Вот с этими письмами и поедешь, Тимоша. А уговоришь Дмитрия, поедешь в Сарай — Мамайку, чертова сына, уговаривать. Нет, заедешь домой, сама с тобой поеду. А сейчас ложись спать, Тимофей. Завтра выедешь. Адаш подготовит все необходимое. Он поедет с тобой.
VIII
Рабочий день в «Комоко Интернешнл Рус» начинался в девять, но склад открывался на час позже и соответственно на час позже закрывался. Но коллективный опыт нескольких поколений складских работников, переросший в предание, гласил, что раньше двенадцати ни один клиент на складе не появляется. Поэтому сменная складская бригада, состоящая из трех человек, устраивала своим членам, соблюдая очередность, небольшую разгрузку. Один приходил к десяти и открывал склад, а двое других — к двенадцати. Все складские, как правило, являлись студентами, и эти два часа не были лишними ни для кого. Непосредственное начальство знало о сложившейся традиции и, поскольку это не отражалось на работе фирмы, закрывало глаза на столь вопиющее нарушение трудовой дисциплины.
Шурик Пудовалов появился на проходной без десяти двенадцать и, не прикладывая пропуск к считывающему устройству, попросил вахтера:
— Открой.
— Еще чего! Давай суй пропуск куда положено.
На вахте сегодня сидел Федотыч, препротивнейший старикашка, отношения с которым у Шурика не сложились с первой же их встречи. Любой другой вахтер без всяких возражений нажал бы кнопку и пропустил Шурика на территорию. Дело в том, что, прикладывая пропуск к считывающему устройству, работник автоматически фиксировал время прихода на работу. Когда вводилась эта система, предполагалось, что сведения с нее будут поступать в бухгалтерию, на основании чего и будет начисляться зарплата. Но жизнь показала, что система частенько выходила из строя (то ли сама по себе, то ли стараниями некоторых особо умелых работников), и бухгалтерии все равно приходилось собирать табеля по подразделениям и отделам. Но показания системы в бухгалтерии все же проглядывали, и в те дни, когда она работала, вносили поправки в показания, представляемые руководителями подразделений.
Терять оплату за два часа Шурику из-за идиотской принципиальности Федотыча совсем не хотелось, поэтому он вновь обратился к вахтеру с просьбой, сформулировав ее с максимально доступной ему степенью вежливости.
— Слышь, Федотыч, пусти, а… Да хорош тебе… Что ты ко мне прицепился, а?
— Ничего я к тебе не прицепился. Суй пропуск и иди себе.
За спиной с шумом распахнулась дверь, ведущая на улицу. Шурик обернулся в надежде увидеть своего напарника Ваську Ларионова. У Васьки нормальные отношения с Федотычем, и Шурик рассчитывал, что уж Ваське-то вахтер откроет турникет, а за Васькой проскочит и он. Но, обернувшись, Шурик увидел не друга Ваську, а толпу людей в черной униформе с автоматами и в масках, закрывающих лица. Черной лавиной они пронеслись на территорию, перепрыгнув через турникет и отшвырнув Шурика в сторону, как тряпичную куклу.
«Маски-шоу»! — молнией мелькнула догадка в Шуркиной непутевой голове. Он поднялся на ноги. Двое «черных» выволакивали из вахтерской будки упиравшегося что есть мочи Федотыча. Шурик воспользовался тем, что за турникетом никто не приглядывает и, тоже перепрыгнув через него, направился на свой склад. На складе еще ничего не знали про «маски-шоу». Позвонили в офис. Ответил незнакомый голос, велел сидеть на месте и никуда не уходить. Через десять минут к ним пришли. Склад опечатали, а парней препроводили в зал, где обычно проводились презентации для клиентов. В зале уже сидели все работники фирмы, за исключением директора, его заместителей и главбуха. Все, пугливо оглядываясь, перешептывались друг с другом, словно боясь говорить в полный голос. Поговаривали, что все руководство арестовали и уже увезли в СИЗО, и вообще, якобы накрыли не только центральную контору, но и филиалы. Всеобщее недоумение было безгранично. Кому может быть интересна фирма, распространяющая биодобавки с помощью сетевого маркетинга? Раз «маски-шоу» — значит, рейдерский наезд. То, что «наезд» правоохранительных органов мог быть вызван какими-либо нарушениями законодательства, никому и в голову не приходило. Через некоторое время сотрудников поодиночке стали вызывать на допрос. Народу в зале сидело человек семьдесят. Мероприятие грозило затянуться до поздней ночи. «Ну и болван же я! — разозлился сам на себя Шурик. — Федотыч, святая душа, как чувствовал, не пуская меня сегодня на работу. А я, придурок, все равно пролез. Вот и вляпался!»
Сегодняшняя сессия ложи прошла вполне рутинно. Даже прием в Братство сразу трех новых членов нельзя было назвать неординарным. В последние несколько месяцев каждую сессию принимали по три человека. В Москве, поговаривали Братья, на прием в Братство выстроилась целая очередь, такая огромная, что даже если принимать каждый раз по три человека, то все равно желающих хватит на несколько лет.
Сегодня перед сессией Мастер попросил Виталия заглянуть к нему в кабинет. Это могло означать все что угодно, но, скорее всего, у Мастера имелось для него новое задание. Майор Голиков спрятал в шкафчик свои масонские атрибуты и, кинув на ходу: «До встречи», — расходившимся Братьям, направился в кабинет Мастера.
Мастер был у себя, но, вопреки ожиданиям Виталия, сидел не на своем обычном месте — за массивным письменным столом, а рядом с ним, на приставном стульчике. За столом же сидел человек, которого майор Голиков никогда не видел в их ложе. Подавляющее большинство молодежи, интересующееся только деньгами и развлечениями, которые можно за эти деньги получить, вряд ли опознало бы этого человека. Но не таков был Виталий Голиков. Политика, жизнь и устройство государственной машины интересовали его с самого детства. Может быть, именно поэтому он и пошел служить в ФСБ. Так вот, Виталий прекрасно помнил этого человека. В девяностые, особенно в их начале, он иногда мелькал на экране телевизора. Виталий не помнил точно, какие посты он тогда занимал, но то, что его, Виталия, родители люто ненавидели этого типа, считая его причиной всех своих бед и несчастий, это он помнил абсолютно точно. Сейчас же он был где-то на десятых ролях, работая чиновником средней руки то ли в правительстве, то ли в связанных с ним государственных бизнес-структурах.
«Надо будет пробить его биографию, — отметил про себя Виталий. — Абы кого Мастер на свое место не посадит, тем более не из Братства. У нас целые министры на цырлах ходят и с благоговением ловят каждый жест Мастера. А этому типу такой почет! С чего бы?»
Гость вперился в Виталия пристальным взглядом немигающих глаз.
— Я пойду, Юрий Анатольевич, — полувопросительно-полуутвердительно промолвил хозяин кабинета.
— Хорошо. — Гость кивнул, как бы позволяя этим жестом хозяину кабинета оставить их с Виталием наедине. — Мы с майором обсудим интересующие нас проблемы без вашего участия. — Хозяйским жестом он указал Виталию на стул, с которого только что поднялся Мастер.