Время не ждёт
Шрифт:
Грянуло 25 октября. После Октябрьской революции в Особой армии резко обострилась борьба между большевиками и врагами пролетарской революции. Несмотря на свою малочисленность, большевики имели сильное влияние в войсковых частях. Прислушиваясь к голосу правды, солдаты требовали заключения мира, отстранения офицеров-монархистов от должностей, выборности командования, сплошь и рядом выдвигая кандидатами в командиры сторонников Октябрьской революции.
«В 4-м самокатном батальоне солдаты отстранили командира третьей роты и заведующего хозяйственной частью и на их место избраны солдаты», — доносилось в одном рапорте командующему
Совет выборных Особой армии эсеры прибрали к рукам, вытеснив из него нескольких большевиков. Один лишь Игнатьев, будучи редактором «Голоса Особой армии», оставался на своем посту и в составе Совета выборных. Он печатал в газете большевистские резолюции солдатских митингов, солдатские заметки, письма, ставящие злободневные вопросы. В специальном разделе газета помещала правдивые ответы на вопросы солдат. «Голос Особой армии» давал статьи об истории дома Романовых, о сущности империалистической войны и о ее истинных зачинщиках, о праве народа отнять у капиталистов и помещиков заводы и земли. Большевики работали с бесстрашным упорством, и их деятельность находила отражение в «Голосе Особой армии».
Эсеровский Совет выборных сделал редактору газеты несколько строгих предупреждений, требуя, чтобы газета проводила политическую линию в духе решений Совета. Однако Игнатьев вел себя в совершенно ином духе, не отступая ни на шаг перед угрозами своих врагов. Возник конфликт.
Вопрос обсуждался на заседании Совета выборных. Эсеры обвинили Игнатьева в подрывной деятельности. Он де, с одной стороны, разлагает солдат, с другой же — подрывает их доверие к себе, к газете и к Совету выборных. Он действует вопреки воле масс, он публикует материалы, противоречащие коренным интересам и духовным стремлениям солдат.
Редактор умело парировал все надписи, а в заключение коротко сказал:
— Меня здесь обвинили во всех смертных грехах, приклеив ярлык едва ли не предателя интересов народа. Здесь говорили офицеры от имени солдат, неизвестно на каком основании. Нынче солдаты сами говорят за себя, и я печатаю их заметки, коллективные письма, резолюции их собраний. Вот они, эти документы, — сказал Игнатьев, кладя толстую пачку писем перед председателем Совета. — Наконец, если Совет выборных искренне хочет проверить, доверяют ли мне солдаты, то он может обратиться к моим избирателям с просьбой подтвердить свое доверие новым голосованием.
Совет выборных поставил этот вопрос на голосование и почти единогласно решил: «Отстранить редактора газеты «Голос Особой армии» поручика А. М. Игнатьева от должности за большевистский подход к редактированию газеты».
... Игнатьев рвался в Петроград. Ему хотелось быть в центре закипавшей борьбы. Но он не мог покинуть армию. Его назначили офицером по снабжению батарей снарядами. Это дало ему возможность бывать в частях и продолжать революционную работу среди солдат. Через большевиков луцкого гарнизона он доставал газеты и брошюры, издаваемые в революционном Петрограде, и распространял в частях. Вел он и пропагандистскую работу, когда эсеры, отстранив большевиков, заняли руководящее положение в армии.
Зенитной батареей в то время командовал монархист-подпоручик Алексеев. Игнатьеву неудобно было появляться в батарее и поэтому он действовал через фейерверкера Башкатова. Бывший токарь Путиловского завода оказался опытным конспиратором и неплохим агитатором. Приходя к Игнатьеву, фейерверкер часто жаловался, что офицеры затыкают солдатам рот, не дают им свободно обсуждать волнующие их вопросы. А подпоручик Алексеев грозит разделаться с теми, кто сочувствует большевикам. Особенно преследовал Алексеев Башкатова и неоднократно намекал ему на скорую расправу. Игнатьев посоветовал Башкатову быть осторожнее и не выходить из рамок полулегального положения, в котором находились тогда большевики.
— Тут не убережешься, — сказал в ответ Башкатов. — В такой обстановке или надо сидеть сложа руки, или бороться открыто, как это было в Петрограде...
— Не забывайте, в Петрограде сначала подготовили массы и там были сосредоточены лучшие силы революции, — заметил Игнатьев.
Фейерверкер, будто не слыша его слов, заговорил с неожиданной тоской в голосе:
— Эх, Александр Михайлович, вы не знаете, как хочется попасть в Петроград и видеть его хоть одним глазом, видеть таким, каким он никогда еще не был, — подумайте! — нашим, пролетарским, советским Петроградом, с полыхающими красными знаменами на бурлящих улицах.
— Потерпите, друг мой, скоро всю Россию сделаем советской, но на быстрое возвращение домой не рассчитывайте. Предстоит еще тяжелая борьба с внутренними и внешними врагами. Домой мы попадем еще не скоро... Кстати, чем вы намерены заняться, когда наступит мир? — спросил Игнатьев, улыбнувшись.
— Чем же мне заниматься?.. Ясное дело, буду токарем теперь уже на нашем Путиловском заводе. Приходите, Александр Михайлович, ко мне в гости, как тогда...
— Чтобы опять прогнали меня от станка, нет уж, хватит с меня, — перебил с деланной серьезностью Игнатьев.
— Нет, теперь не прогоню, — виновато усмехнулся Башкатов, потерев висок.
— В таком случае приду с радостью, — сказал Игнатьев, смеясь. Подумал, покрутил ус и продолжал: — А знаете, я хочу, чтобы вы стали моим помощником, у меня будет лаборатория режущих инструментов...
Поручик рассказал Башкатову о своем открытии, познакомил его со своими планами, поделился мечтами. До поздней ночи токарь слушал историю о самозатачивающихся инструментах, а в заключение сказал, кладя руку на сердце:
— Если жив останусь, Александр Михайлович, даю слово работать с вами.
Утром следующего дня разорвалась пушка. Был убит большевик Шоналков, а Башкатов тяжело ранен в живот. Узнав о несчастье, Игнатьев поехал в батарею. Раненый лежал в избе, перевязанный, ожидая отправки в госпиталь. На голых висках его выступили капельки пота. Мучительно дыша, он смотрел на поручика страдальческими глазами, как бы говорившими: «Сот и не сбудется моя мечта, не доведется мне работать с вами, и уж никогда не попаду в родной Петроград, никогда...» Санитары уложили его на носилки, чтобы унести. Игнатьев торопливо попрощался с другом, повернулся и, сгорбившись, вышел. Навстречу попался Алексеев и невольно мелькнула мысль: «Отчего разорвалась пушка?..»