Время неместное
Шрифт:
Собираюсь с духом.
Выхожу.
Хозяйка «мерина» несётся навстречу рассвирепевшей фурией, не могу разобрать слов за визгом, да может и нет там никаких слов, крашеные волосы, крашеные губы, визг-визг-визг…
– Да уймись уже, задолбала меня сегодня, – краснощёкий здоровяк вылезает из «мерина», шагает ко мне, – тебя, парень, сразу убить или потом?
Сзади отчаянно сигналят, чего сигналите, не видите, что ли, дорожная… надо бы треугольник выставить, только нет у меня никакого треугольника, щас, найду в багажнике ведро какое-нибудь…
– Пенёк хренов! –
– Да сам ты… – водитель «мерина» разражается отборной бранью, думает, что пенёк адресован ему.
Снова грохочет.
Там, на западе.
Сильно, гулко, бу-у-м-м-м-м, грянуло стекло в какой-то высотке.
Замираем.
Все, разом.
Смотрим на запад, в ту сторону, где наше Плато плавно переходит в Склон. Смотрим на дым пожарищ и небо, затянутое пепельно-серыми тучами. Интересно, что на этот раз рвануло, ракета ядерная или что похуже.
– В лучшем из миров живём, – говорю я.
– Куда уж лучше, – хозяин «мерина» хлопает меня по плечу, – чё, с тормозами нелады?
– Ну…
– Бывает… я вот тоже так… там автобус впереди ехал, я в него… блин, сто веков уже на ней езжу, ни хрена нового не будет…
– Не будет, – киваю, – прогресс же…
– Ну чё, давай звонить, что ли…
Утешаю себя, что живём-таки в лучшем из миров, ищу в телефоне страховщика…
– Дяденьки, Турка! Турка!
Чумазая девчушка бросается к нам, тянет за рукава, да что за чёрт, совсем обнаглели цыганята…
– Иди, иди, играй, – отстраняю девчонку, она трясётся в рыданиях, да что за чёрт… Бормочет про какого-то Турку, да что за Турка, что с ним там…
– Да что с ним, ты говори нормально-то!
– Упал… у… пал…
– С крыши, что ли? Или из окошка выпал?
– Не-е… по клоуну…
– По какому клоуну?
– По кло-ону…
– По какому…
Наконец, до меня доходит. Холодеет спина: во, блин, по Склону… ну ясное дело, пацанве всякой делать больше нечего, по Склону бегать, пробраться за ограждения, за таблички ПРОХОД ЗАПРЕЩЁН, кто дальше, кто больше, а я во-он куда забежал, а я во-он куда, а я до трёхтысячного года добегал, врёшь ты всё, а я во-он какую штуку нашёл, а я вон какую штуку, меняемся?
Мы тоже так бегали. По молодости. Состязались друг с другом, кто забежит дальше всех.
Победитель, как правило, не возвращался. На следующий день в класс приходила директриса, трагическим голосом сообщала про того, кто не вернулся, ах, ах, дети, ни за что, никогда туда не ходите…
Кивали.
И ходили.
У меня до сих пор где-то патроны валяются… оттуда…
Хочу объяснить девчонке, что я занят, за-нят, пусть обратится к кому-нибудь другому, тут же спохватываюсь, что кто-нибудь другой скажет то же самое…
Сворачиваю в арку, перемахиваю ограждение, (ПРОХОД ЗАПРЕЩЁН), оказываюсь там.
Пробирает холодок, мерзёхонький, колючий, у них тут климат какой-то другой. Оглядываю склон, залитый сумеречным светом. Где-то хлопают выстрелы, рыльца пушек плюются огнём там, там, в тумане…
Где он может быть, этот пацанёнок…
Куда его чёрт занёс…
– Где он… Колька твой,
– Та-а-ам!
Девчонка показывает куда-то, куда-то, непонятно, куда. При одной мысли, что придётся туда идти, всё внутри сжимается, как перед дверью стоматолога. Вообще, чего ради я попёрся, есть же, в конце концов, спасатели, чего я-то… А чего спасатели, можно подумать, они кого-то спасают, только руками разведут: пропал без вести…
Спускаюсь по склону. Осторожно, шаг за шагом, ноги скользят в чём-то, то ли в снегу, то ли ещё в чем. Что-то обжигает щёку, вот чёрт, я и забыл, что здесь не райские кущи… Пригибаюсь к земле, ползу на четвереньках, снег обжигает руки… у нас август, а у них снег… Девчонка вертится рядом, трещит без умолку, как они с этим Стёпкой или как его там, пошли, кто дальше, это не они, это всё Кабан решил пойти, он в седьмом классе, его все ребята слушаются, а Кабана подстрелили, а Витька этот или как его там, он там заблудился, и…
– Домой уже иди, хочешь, чтобы и тебя туда же? Иди, иди уже…
Не умею я с девчонками, сейчас бы ей шлепака хорошего дать, чтоб под пули не лезла, да потом её родители меня по судам затаскают… за сексуальные домогательства…
Ничего, поняла вроде, убралась. Кричу в дымную темноту, в лёгкую метель:
– Лёоо-о-о-шка-а-а-а!
…или как тебя там…
Детский крик. Откуда-то оттуда, из темноты, где хлопают выстрелы. Вот тебя куда чёрти занесли, поросёнок ты окаянный… Не иначе пушку какую-нибудь нашёл, или ещё чего, вот так вот таскают всю эту дрянь домой, тайком от папы-мамы, потом в газетах заголовки, подросток подорвался на гранате, которую принёс со Склона… И комменты, а-а-а, родители целыми днями на работе, сына за комп сунут, и дело с концом, вот дети и не знают, чем себя занять… вот мы в их годы… вот так же не знали, чем себя занять, так же на Склон таскались, потому что родители на работе целыми днями…
Спускаюсь по склону. Осторожно-осторожно, больно покалывает сердце, солоно-солоно во рту, так всегда бывает, когда переходишь из года в год. Из родного две тыщи пятнадцатого в две тыщи шестнадцатый, и дальше – семнадцать… восемнадцать…
На двадцать втором останавливаюсь, перевожу дух. Сердце, окаянное… да что окаянное, не создан человек для того, чтобы по временам туда-сюда ходить. Это ещё полбеды, вот когда обратно пойду, вот там будет дело, там и голову сожмёт клещами, и рвать будет…
…откуда знаю?
Как не знать, кто из нас пацанами сюда не бегал… только мы как-то нормально сюда бегали, до туманов, до метелей, подбирали оброненные перчатки, шлемы, гильзы, убегали – со всех ног – если слышали стрельбу…
А теперешние…
– Ди-и-имка-а-а!
…или как его там…
– Ту-у-ута-а-аяя-я-я-я-а-а-а-а!
Где ты тута… Куда тебя чёрт занёс… А что, интересно же вот так спуститься по склону в тёмную бездну, где хлопают выстрелы и грохочут взрывы… посмотреть, что будет там, там, в следующем году, и в последующем, и через год. И ничего, что никому никогда об этом не расскажешь, потому что иначе выдерут тебя дома, как сидорову козу, все равно… знать… что там… там…