Время неприкаянных
Шрифт:
Гамлиэль долго молчал. С сердцем, отягощенным мертвыми надеждами, он пристально смотрел на докторшу Лили Розенкранц, которая выглядела встревоженной и словно бы опасалась того, что услышит от него. На ее прекрасном лице появилось страдальческое выражение. Обняв ее дрожащими руками,
— Я испытываю странное чувство…
Он умолк. И внезапно ощутил озарение, пронзившее разум: всю свою жизнь, в бесконечных странствиях, в людях, которых встречал на пути, он не прекращал отчаянно и безнадежно искать маму. Потому что она знала его лучше всех и любила истинной любовью. И жаждал он обрести то счастье, которое умела дарить только она — лаской или просто взглядом. Мама: исток его жизни, его опора. А Илонка? Она тоже была для него истоком и опорой. Но совсем по-другому. Мама оставила его слишком рано и унесла с собой обещание, которое не смогла сдержать. Свою нежность и доброту. Свои сказки, улыбку, слезы. Он искал и находил нечто подобное у разных женщин, которые тоже исчезли, но это мимолетное сходство сберегало в памяти их уже неясные лица. В сущности, его всегда мучил только один вопрос: сумеет ли он обрести утраченное, прежде чем умрет.
Докторша смотрела ему в лицо с возрастающей тревогой. А он с изумлением ощущал, как к нему возвращается та сила, что позволяет приблизиться к Древу жизни и познания, позволяет взрезать его кору. Он должен был это сделать, он хотел это сделать, но слипшиеся в ком слова застревали в горле. Потом дымка рассеялась. Он почувствовал себя невесомым, умиротворенным, почти
— Я испытываю странное чувство… Как будто…
Он не договорил. Кашлянул, чтобы скрыть волнение.
— Сохрани эти свечи. Мы зажжем их в ближайшую Субботу.
Докторша, сдерживая слезы, лишь улыбнулась ему в ответ.
Окутанные голубоватыми отблесками зари, они испытывали одни и те же чувства, но уже не в горести и трауре, а в мире и покое. Начинался седьмой день Творения, блистающий медным светом, готовый поглотить всю землю с ее жалкими историями о любви и сожалениях.
— И все же, — сказал мечтательно Гамлиэль.
— Да, — кивнула Лили Розенкранц, не сводя глаз с его губ. — И все же нам нужно продолжить, правда?
Гамлиэль задумался, прежде чем ответить. Продолжить что? Говорить из страха перед молчанием, любить из страха перед одиночеством, отчуждением или смертью, спотыкаться и падать, затем вставать? Стучаться в двери, которые открываются слишком рано или слишком поздно? Это и есть жизнь? Вечный путь, когда ты продолжаешь идти, идешь по длинной ухабистой дороге и служишь проводником тем, кто идет позади?
— Не совсем так, — сказал Гамлиэль. — «Продолжить» не то слово. Полагаю, у нас есть другие.
— Ты нашел их?
— Да.
— Что это за слова?
— «Начать заново».
Они умолкли и, внезапно восхитившись, стали смотреть, как солнце, после некоторого колебания, решительно двинулось вверх по небосводу, затопило своими лучами бедные и богатые дома, горы и долины, чтобы согреть израненные сердца неприкаянных.