Время ночных кошмаров, или До встречи на Майами-бич
Шрифт:
Любое осуждение, как она заметила, в современном мире было самой страшной напастью. В первую очередь мир осуждал неудачников. Поэтому каждый, кто как мог, старался скрыть свои неудачи. Она тоже скрывала. И улыбалась каждому дню – наперекор судьбе. И каждому человеку, который готов был протянуть ей руку, улыбалась тоже.
…С улыбкой теперь она стала прикладывать к себе одну вещь за другой и смотреться в зеркало. Потом пренебрегла брезгливостью и надела самое аляповатое платье из всех принесённых – белое, с оранжевыми крупными лилиями. Цвет был не такой яркости, какая обычно выглядит нелепо на женщинах её возраста – яркость была иная и она скорее освежала, так что Галя отметила, как сильно её красит и белый, и оранжевый –
– Вот теперь я королева… Точно королева, – прошептала она. – На целое лето.
Воодушевившись, взяла ножницы, намереваясь привести в порядок причёску – стала состригать отросшие пряди. Так она делала из года в год, потому что визит к парикмахеру оставался всегда вне бюджета. К своим локонам за много лет женщина хорошо приспособилась, так что стрижки получались удачные, будто из дорогого салона. Сейчас тоже вышло классно, оставалось только закрасить седину, но это она отложила до утра… Дальше принялась за маникюр. Занятие это, по её мнению, было чрезвычайно скучным, и тогда она стала размышлять.
…Думала о том, какой с первого взгляда благополучный весь наш мир. Куда ни посмотри – все вокруг счастливы. Но ведь на самом деле всё не так – далеко не так. Вот и она теперь будет сиять от счастья и кажущегося благополучия всё лето. И люди все наверное тоже составляют своё процветание из совсем незначительных маленьких крупиц, ищут эти крупицы, придумывают, но всё вместе это найденное и придуманное обретает какую-то силу и становится вполне заметным и значимым. Видимо заведено так было давным-давно, в какие-то другие тяжёлые времена, ведь никто не выбирает, в какую эпоху родиться, а счастливо жить хочется, не зависимо от кризисов экономики и прочих неблагоприятных событий…
Терпения на педикюр у тёти Гали уже не хватило…
Отложив это занятие тоже на завтра, она посмотрела на часы – стрелки чуть-чуть передвинулись с цифры два. После двух часов ночи, как заметила Галя, кошмары уже не мучили, а потому, не отвлекаясь больше ни на что, она отправилась спать. Вставать приходилось рано – отводить внучку в детский сад. Следующая часть дня оставалась свободной и Галя всегда жалела это время, которое проходило в основном впустую – запросто она могла бы ещё где-нибудь работать, но в семьдесят лет на работу уже никто не принимал. После обеда она забирала внучку из сада и водилась с ней до того времени, когда малышку полагалось укладывать спать. Теперь, когда погода наладится, свободное время Галя планировала проводить исключительно на пляже…
Подумала о своих тамошних друзьях.
В первую очередь почему-то вспомнила о Николае. На пляже многие звали его дядя Коля, потому что были намного моложе его. Ах, все эти добавки к имени – все эти «дяди» и «тёти»… Думают ли когда-нибудь молодые, что и они тоже со временем удосужатся таких заслуженных званий… А дядя Коля, несмотря на свои пожилые годы, хвастал тем, что до сих пор менял любовниц. С мыслями о нём и улыбкой на губах, тётя Галя заснула.
Глава 4. Из жизни Дяди Коли
Николай в это время всегда уже спал – сегодня припозднился.
Обычно ложился пораньше… Тоже разные мысли лезли в голову: и о старости своей, и о том, как хотелось бы подольше наслаждаться полноценной жизнью. Не всегда теперь получалось: и зубы вот пришлось вставить, а из всех любовниц осталась лишь одна последняя – средних лет глухонемая. Может и не расставался с ней, потому что не знал, как объяснить, что больше не придёт – боялся всю жизнь женских слёз, а глухонемую было вдвойне жаль обижать. Но с другой стороны всё это считал мелочами жизни, главным же выделял хорошую погоду, которая наконец-то обещалась установиться в ближайшие дни и тогда – на пляж.
Местное так называемое Майами-бич старик обожал особенно: здесь вволю пялился на красивых девчонок в купальниках, совсем мало что прикрывающих, иногда даже говорил им что-нибудь, шутил, и они изредка отвечали. Наверно потешно было молодым наблюдать за старым дедом – тоже сильно загорелым, как и они, да ещё в плавках по последней моде.
По поводу этой самой моды дядя Коля всегда советовался с внуками – они наряжали его, как ровесника, но старику на удивление шло… Подзагореть он всегда старался до начала пляжного сезона – стеснялся, как и многие, показывать посторонним свою белую дряблую кожу. Загар становился словно прикрытием: под ним не всегда получалось точно разглядеть, кто ты и сколько тебе лет. Но если тётя Галя ходила на пляж уже с марта, пытаясь там по чуть-чуть подставлять своё тело Солнцу, то дядя Коля так не выпендривался – загорал на балконе. На удивление, у него это даже получалось, и он махал рукой на все предрассудки о том, что якобы угол падения солнечных лучей на балконы совсем другое – не для загара. Глупости! Вот он же загорал, значит всё было в порядке и с Солнцем, и с лучами.
А как загорал, порой становилось смешно и ему самому, и окружающим людям.
Старый Лук прозвал этого своего пляжного товарища майским жуком, а почему, оставлял всем догадываться: может за неугомонную его страсть поболтать, а может потому что в самом деле особенно любил Коля этот месяц и майское Солнце – такое обжигающее и торопливое.
Разумеется, на балконе не получалось растянуться во весь рост как на пляже. Но скрючившись, в самом деле не загоришь – надо постараться, приноровиться. Тогда дядя Коля старательно приноравливался. Ставил рядом три табуретки, на них опрокидывал свёрнутый матрац – получалось высоко, точь-в-точь на уровне балконной перекладины. Солнце в самый раз таким горячим теплом ощущалось на всём теле. Лежать, конечно, на этих табуретках было совсем не удобно и приходилось держаться за что-нибудь, чтобы не упасть. До ног лучи и вовсе дотягивались едва, так что загоравший цеплялся время от времени пятками прямо за перекладину, сгибая ноги в коленях. Перевернуться не боялся – с первого этажа не высоко лететь. Зато серьёзные неприятности доставляли злые языки.
Особенно надоела одна вредная бабка, живущая в их подъезде.
Как раз тут под окнами ходила она каждый день в аптеку – непонятно только, зачем ходить туда каждый день. Может быть наивно надеялась, что когда-нибудь наступит заветный миг и поступит в продажу эликсир вечной молодости или бессмертия. Но такого, разумеется, не могло произойти – дядя Коля точно это знал, поэтому в аптеку не ходил, наслаждался жизнью, не обращая внимания на морщины, вставную челюсть и перебои с потенцией. Иллюзий относительно долголетия не питал, хотя и воспоминаниями пока не увлекался, рассчитывал получить от жизни в свои пенсионные годы пусть не слишком сладостный, но всё же заслуженный десерт. И бессмертием не грезил – смотрел правде в глаза, лишь иногда задумывался, что когда-то этот роковой час наступит: для кого раньше, для кого позднее… А эта тётка закричала на него однажды – он сильно вздрогнул, перевернул табуретку и чуть не упал.
– Бесстыжий развратник!
Почему-то сразу догадался, что кричит ему.
– Почему развратник? – изумился в ответ.
– Лежишь тут голый совсем! – пояснила тётка чуть тише.
– Я у себя дома – как хочу, так лежу.
– Но видно ведь!
– А ты не смотри…
– Бесстыжий! Старый, а какой бесстыжий…
– Сама будто молодая…
Дядя Коля поворчал и расстроенный ушёл с балкона.
Так стало продолжаться изо дня в день.
Но как-то раз выдался тихий денёк – тётка или устала ругаться и прошла молча или вовсе не проходила. «Померла может от своих лекарств», – подумал Николай. И в этот момент словно знак свыше на его ноги откуда-то сверху вылилось целое ведро нечистот.