Время освежающего дождя
Шрифт:
Мысли Хорешани вновь вернулись к тому, что беспрестанно так тревожило ее.
На склеп стал похож Метехи. Будто никогда не журчали там фонтаны, не звенели струны чонгури, не лилась песня. Лишь князь Газнели, ее отец, бродит по замку и… ждет царя. Зураба Эристави раздражают безлюдные замки, – может, потому настаивает, чтобы фамилия Саакадзе поселилась в Метехи? Георгий отказался: еще подумают – трон замыслил узурпировать. Арагвинские владетели огорчились, всегда мечтали о царских покоях для Русудан. Но умная Русудан предпочла дом, предложенный ей Мухран-батони, пока строители воздвигают Моуравис Сахли возле Авлабарских ворот… Мухран-батони в большом почете у духовенства… Что затеял Георгий? Приказал спешно чинить главные караван-сараи. Большие дела задумал. Из Стамбула от Осман-паши должны прибыть гонцы. Везир султана прислал ферман, льстиво уверяет, что князь Шадиман – песок у ног Саакадзе, а торговлю надо строить на прочном камне. Гонцы передадут дары Стамбула и восхитятся победой Моурав-бека над шах-собакой, который в битвах предпочитает коварство взмаху сабли… О, Георгий осторожен, он оказывает католикосу царские почести, а князья твердо знают: правитель царства – Георгий Саакадзе.
Еще многое перебрала в памяти Хорешани, следя за изменчивым переливом сумерек… Где-то гулко стукнула дверь, кто-то громко вскрикнул. Возбужденно вбежал Дато, к его лбу прилипли мокрые волосы:
– У католикоса большой съезд! Собралось княжество, высшее духовенство. Купцы лавки закрыли, амкары молотки отбросили. Народ гудит вокруг священного дома.
– Успокойся, дорогой, садись, расскажи, что случилось?
– Георгий царя нашел!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Под темными сводами озабоченно пробегали служки с фолиантами и свитками. Суетливо проходили монахи, развевая, словно черные крылья, широкие рукава. Из внутренних покоев доносился разноголосый говор. По узкой витой лестнице, опираясь на посохи, подымались Феодосий, архиепископ Голгофский, и Даниил – архиепископ Самтаврский. На их темных мантиях серебрились парчовые полосы, а на греческих клобуках поблескивали кресты.
Тбилели, сдвинув брови, степенно шел по сводчатому проходу. Из глубины ниши задумчиво смотрел Иоанн Креститель. В массивных подставках горели желтые свечи, бросая неверные блики на сереброчеканный оклад.
Обратив вопросительный взор на икону, тбилели остановился, поправил на груди панагию, пробормотал: «Мирские дела захлестнули церковь, но хуже, если миряне обходятся без церкви… В какую же преисподнюю, прости господи, провалился фолиант с записью древнекняжеских фамилий?.. Доказать можно любое, в ветхих пожелтевших сказаниях двоякий смысл, а истина в том, что выгоднее. Ежели выгодно, можно убедить, что сатана – служитель неба, ибо из страха к злому духу люди прибегают к защите всевышнего. Сейчас во имя доброго начала необходимо доказать древнецарское происхождение князя…»
Порывисто дыша, подбежал послушник, таинственно зашептал, опасливо оглядываясь:
– Преподобный отец, свиток не отыскался и в Анчисхатском приделе. Но богоугодный Евстафий держит в памяти великие и малые сказания. Он сейчас записывает их на оборотной стороне ветхого пергамента.
Проведя успокоенно по широкой бороде, тбилели заговорщически подмигнул Иоанну Крестителю и приказал послушнику направиться в келью Евстафия:
– Пусть продолжает благое писание старыми зелено-серыми чернилами, скупо подбавляя медную пыль. А что во благовремение не поспеет, изустно добавит, усердно смотря в фолиант…
За оградой шумела площадь. Цокот, ржание, звон стремян, возгласы врывались в узкое овальное окно.
У распахнутых ворот дворца, где жил католикос, осаживали коней князья Верхней, Средней и Нижней Картли. Конюхи подхватывали поводья и вели взмыленных скакунов боковой тропой в просторные конюшни. А князья, встреченные церковными азнаурами, проходили между двумя башнями по тенистой аллее.
Медовые испарения миндальных деревьев смешивались со смолистым запахом седолистого пшата. Из мохнатых, сильно пахучих трав выглядывали огненные маки, а за пирамидальными тополями в глубине переливались радугой причудливые цветы. Обширный сад обрывался возле мраморных ступеней голубым цветом весеннего шафрана, как бы желая умиротворить земные страсти.
По обе стороны черных с позолотой дверей стояли два монаха с образом богородицы и старинным евангелием. Пропуская мимо себя князей, они приподымали свои святыни, беспрестанно повторяя: «Входи с мыслью о боге».
В палате торжественно возвышался трон католикоса. Позади темнела предостерегающая фреска «Недреманое око». По стене в три ряда тянулись нарисованные ангелы с копьями, а под ними, положив руки на рукоятки шашек, безмолвствовали живые азнауры. По правую сторону трона размещалось высшее белое и черное духовенство, шурша тяжелым шелком ряс. По левую – княжество.
Опустившись в резное кресло неподалеку от трона, Зураб Эристави надменно провел рукой по усам, обозревая переполненную палату. Это он, владетель Арагвский, помог Великому Моурави согнать сюда блистательную стаю «змеиного» князя. Трудно поверить, чтобы позеленевший Джавахишвили или побледневший Церетели искренне восхищались подмогой Зураба из Ананури Георгию из Носте. Но их гнев ни к чему, ибо не они, а ностевец уже два часа совещался с католикосом. Два часа? Нет, уже полгода длятся их келейные беседы, и, наверно, католикос не понимает сам, почему так настойчиво марткобский победитель ищет для Картли царя. Ищет? Давно нашел! Только… хитрит.
Знатные азнауры держатся отдельно, горделиво поглядывая на князей. Это их вождь совещается с владыкой церкви. Квливидзе, дотрагиваясь до чешуйчатого кисета, висящего на кожаном с золочеными пуговками поясе, добродушно улыбается. Он любуется Нодаром, широкие плечи которого облегает малиновый атлас. Хвала Победоносцу Георгию! Сын не обманул его чаяний: Георгий Саакадзе, тоже победоносец, приблизил к себе Нодара, наградив его званием юзбаши. Невесту тоже одобрил – сестра Дато Кавтарадзе. Как только замок отважного азнаура Квливидзе будет отстроен, он отпразднует свадьбу и уложит под стол азнауров всех грузинских царств и княжеств. Марани уже отстроены и наполнены лучшими винами.
Не менее довольны азнауры Асламаз и Гуния. Кичатся они рубашками из дамасской ткани, расшитой по краям бирюзой и золотой нитью, но еще больше – свежими рубцами на загорелых, цвета каштана, лицах. Особенно привлекает взоры князей «Дружина барсов». На черной повязке Матарса, прикрывшей пронзенный стрелою глаз, сверкает багдадский изумруд, «обладающий силой предвидения». Пануш скрепил свою расшитую серебром синюю куладжу иранской застежкой из двух золотых львов, сжимающих в лапах алмазный шар. Гиви с ног до головы в узбекской парче, и, глядя на него, жмурятся даже сами «барсы». Всегда чем-то озабоченный Ростом обвил шею ожерельем из индийских жемчужин. Элизбар гордится афганским ханжалом, рукоятка которого испещрена загадочными изречениями, и перстнем с лунным камнем в форме полумесяца – память о зарубленном им хане. Маленький павлин со сверкающим хвостом из алмазов, смарагдов, рубинов и сапфиров красуется на груди Дато. Эту эмблему жизни и роскоши подарил ему Саакадзе у покоренных стен Кандагара за удачные переговоры с упрямым раджой о сдаче крепостных ключей. Строгий наряд оттеняет мужественную красоту Даутбека. На зеленых цаги кожаные кисти, а на поясе – сафьяновый кисет с огнивом, кремнем, серой и трутом. И единственная ценность – громадная золотая пуговица на фиолетовой куладже, изображающая Будду, с надписью: «Высокочтимый владыка трех миров». Только Димитрий в куладже «смирного» цвета – вечном трауре по своей погибшей любви; на правой руке его тускнеет неизменный браслет, некогда надетый дедом в час обручения на братство с Нино.