Время перемен. Часть 2
Шрифт:
– Вот видите, – спокойно констатировал Яков.
– Мы отблагодарим за содействие, – поторопился Юрий Данилович и чуть ли не подмигнул цыгану. – Как это у вас принято – выкуп, да?
Яша взглянул с иронией. Удивительно все же, как русские, веками живя рядом с ромалэ, умудряются ничего не понимать в их обычаях!
– Решать все равно Люше, – сказал он. – Силком с ней ни у вас, ни у меня ничего не выйдет.
– Здравствуй, дядя доктор, – сказала Люша. – Тебя студент навел? Я знаю, он про меня всюду вынюхивал… Упорный дурак…
Девушка была в гриме. Обведенные черным
– Да, ты права, Люба, мне сказал о тебе Аркадий Андреевич. Между прочим, он не студент, а ординатор, то есть уже почти закончивший образование врач. Очень умный и достойный человек.
– Ладно, пускай. Что ж ты теперь хочешь-то, дядя? Лечить меня опять не надо, как и тогда… Молоточек-то при тебе? – улыбнулась Люша. – И это еще кто?
Лев Петрович переводил быстрый взгляд с одного собеседника на другого.
– Позволь тебе представить – Лев Петрович Осоргин, родственник твоего отца.
– Любовь Николаевна Осоргина, к вашим услугам, – сказала Люша и сделала книксен.
– Очаровательно рад! – воскликнул Лев Петрович, привставая.
– Она же Люша Розанова! – продолжила девушка и неожиданно прошлась колесом в проходе между столиками. Взметнулись цветные юбки с оборками, мелькнули в воздухе круглые коленки, подвязки на чулках и маленькие ботиночки. – Вуаля!
Мужчины оторопели. Яша Арбузов, стоящий поодаль, усмехнулся и подмигнул Глэдис Макдауэлл, прятавшейся в оплетенной виноградом беседке.
– Ох как интересно! – На бледных щеках Камиши от возбуждения заиграл румянец.
Рукоделие праздно лежало на ее коленях. Синие драпри с голубыми кистями прелестно окаймляли полную луну, заглядывающую в комнату сквозь перекрестье рамы и заливавшую подоконник серебряным светом. Свеча в витом кованом подсвечнике стояла на полу и снизу освещала лицо рассказчицы причудливым и даже жутковатым образом.
Отослав и уложив спать младших, все многочисленные домочадицы от двенадцати до тридцати лет собрались в гостиной послушать вновь обретенную экзотическую родственницу Любочку, которую папочка (дедушка, дядюшка) Лео отыскал в каком-то совершенно немыслимом месте и качестве. О деталях же этого поиска нельзя было и спрашивать, и даже с маман и бабушкой Камиллой папочка говорил о том, оглядываясь по сторонам, пугливым шепотом.
Люша сидела на козетке, сложив ноги как портной, и вот уже третий час, вполне наслаждаясь завороженным вниманием слушательниц, рассказывала таинственные истории из жизни Синих Ключей и окрестностей, перемежая их хитровскими байками, которые в рафинированной гостиной полуитальянской семьи дядюшки Лео воспринимались в одном ряду со страшными сказками. Особенный успех имела легенда о Синеглазке, и именно тогда была зажжена свеча: кто-то из девиц по свежему впечатлению взялся записывать ее золотым карандашиком в бархатный альбомчик.
– А что же про то, как знахарка Липа выдрой оборачивалась и ее крестьяне в сеть поймали? – переспросила худенькая девочка с длинным породистым носом. – Вы, Любочка, обещали после рассказать…
– Будет, ну будет! – мягко прервала молодую родственницу Анна Львовна – самая старшая и, безусловно, самая красивая дама из присутствующих в гостиной. – Вы уж измучили Любочку совсем. Она ж теперь с нами будет, наслушаетесь еще. А вы, Любочка, построже с ними – не давайте их любопытству собою вертеть. Надо вам и горлышко поберечь, завтра ведь учитель придет, а как вы петь станете, коли сейчас охрипнете?.. Степанида, будь добра, приготовь-ка ты Любочке на ночь стакан теплого молока и меду липового десертную ложку добавь и отвара льняных семян столько же… Выпьете, Любочка, уже в постельке, по глоточку, как бы смакуя, это голосу на пользу пойдет…
– Благодарю вас, Анна Львовна, – склонила голову Люша. Ее темные кудри были аккуратно убраны розовой лентой, руки отмыты, ногти подстрижены и отполированы, лицо выражало сложную смесь лукавства и умиротворения. – Я с удовольствием выпью. – («Моя удача, – подумала притом Люша, – что эту жуткую склизко-сладкую смесь с удовольствием потребляют все три комнатные собачонки!»)
– Расходимся, расходимся, Любочке надо отдохнуть. И всем прочим тоже. Завтра опять будет длинный и хороший день…
– Энни, я помолюсь с тобой на ночь? – попросила носатенькая девочка.
– Разумеется, милая. – Анна Львовна положила свою узкую ладонь на шелковистую головку девочки. – Тебя опять мучают кошмары? Напомни мне, я дам тебе настойку корней пиона, и все будет хорошо…
Все разошлись. Люша уже знала, что весь этот серый, с массивными колоннами и нависающим над улицей портиком дом принадлежал семье Гвиечелли. Братья жены Лео Марии Габриэловны и семья двоюродной сестры Льва Петровича занимали четыре квартиры. Остальные квартиры сдавались.
Луна спустилась и гладила серебряными пальцами цветы, выложенные на паркете.
Люша и Камиша (названная так в честь бабушки Камиллы) остались в гостиной одни. Они оказались ровесницами, и если и не сблизились еще, то закономерно чувствовали взаимный интерес. Камиша была талантливой рисовальщицей и пианисткой, но почти никогда не выходила из дома – с одиннадцати лет диагностированный в обоих легких туберкулезный процесс практически не оставлял ей шансов достичь совершеннолетия. Каждый год ее возили в Италию или на воды, но улучшения не наступало. Девушка все знала о своем положении и почти смирилась с ним.
– Поиграйте мне, Камиша, если вам не трудно, – попросила Люша и, дождавшись кивка, соскочила с козетки, подняла крышку рояля, пододвинула кипу нот, открыла пюпитр, установила тяжелую крутящуюся табуретку.
Камиша, отложив плед и рукоделие, выбралась из кресла. Усевшись за роялем, она как-то сразу стала выше ростом и еще более прозрачной, чем обычно.
Музыка плыла длинными волнами и казалась продолжением лунных лучей. Из соседней комнаты, путаясь в подолах белых ночных рубашек и как будто не до конца проснувшись, пришли два младших кузена Камиши и уселись на коврик, подтянув ноги к груди и прислонившись худыми спинами к ножкам рояля. В голубом кружевном пеньюаре беззвучно влилась в комнату младшая сестра Анны Львовны, пододвинула второй табурет и заиграла в четыре руки вместе с Камишей (практически вся семья была изумительно талантлива в импровизациях). Болонка пушистым кремовым клубочком прилегла к босым ножкам младшего мальчика. Старший прозрачными глазами глядел на луну и шевелил губами, быть может сочиняя песню или стихи.