Время пить Херши. Сборник рассказов
Шрифт:
Камень разговаривал с какими-то людьми, стоящими перед ним в легких светлых одеждах. Они приветливо глядели ему в лицо, и от этого ему становилось спокойно и безмятежно.
– Я смогу вернуться к той реке, где меня ждала женщина со светлыми волосами, дотронуться до ее белой кожи? Закинуть удочку в реку и ждать когда клюнет большая рыба, а потом есть ее, горячую, и запивать белым вином? Я смогу ощутить запах теплой реки и тины, почувствовать азарт от поимки сильной рыбы и горечь, когда рыба оборвет леску?
– Нет, но ты будешь владеть всеми тайнами мира.
– Я
– Да, но если ты вернешься, все начнется сначала.
Камень повернулся и пошел назад в темноту. Вслед ему глядели люди в белых одеждах, и лился яркий и мягкий свет.
… Камень был холоден и бесстрастен. Он лежал здесь миллионы лет и видел многое…
Последняя весна
И пролились не ко времени ранние весенние дожди. Терпко запахло в борах смолевым духом-живицей, лиственной прелью и пьянящей свежестью талого снега. А среди залитых водой клюквенных моховин защелкали костяно, заголосили в скирканье-надрыве глухари, охваченные страстью продолжения рода своего древнего
Седьмой десяток разменял в эту весну Николай Васильевич Рогожин, но не усидел по-стариковски дома, хотя и соблазняла его супруга Настасья блинами, а как всегда по весне пришел сюда на последний, может быть, в этих местах глухариный ток. Ружьишком Николай Васильевич не баловался давно. Да и как стрелять-то последних петухов? Повыбивали птицу, а где и разорили токовища селениями да дорогами лесовозными. Только послушать и посмотреть пришел Рогожин на старое токовище – может, повезет на глухариную песню, да и с Озером надо поздороваться. Давно не был…
Николай Ильич вздохнул и тяжело опустился на сучкастую коряжину, лежащую поперек тропы. Коряжина просела и, чавкнув во мху, выбрызнула ледяную жижу, пахнущую багульником и клюквой. В боровых прогалах мутнел рассвет.
«Нелегка дорожка, припоздал, заря то уже занялась. Да и куда мне, старому кобелю, по болотам-то шастать?.. – неповоротливо думалось Рогожину. – Права Настя, вышло время мое. Отстрелялся, Коля, точка…А каких петухов я ей приносил!.. Перо не пробить!.. Дробь с них, как песок осыпалась, хоть пулей стреляй!.. Да, были времена…
Вспомнилось, как еще пацаном «увел» он висящую на стене отцовскую «курковку» и первым же дурным выстрелом свалил на току веерохвостого бородатого глухаря. Отец тогда вытропил его, Кольку, по следам и, натыкав сгоряча носом в мох, отдал ружье на владение. Глухарь помог…
Много охотиться не пришлось, время было тяжелое и смутное. А дальше судьба повела Рогожина в мясорубку Великой Отечественной, показала боль и кровь, смерть и измену, отвагу и страх, научила ценить дружбу и правду в глаза. А проверив его на крепость, зацепила для острастки горячим осколком и с Победой отпустила домой. В пути и нашел Николай свою Настасью. Тогда она еще Настей звалась…
Видать, судьбой определено было остановиться эшелону у полустанка без названия. На переливы гармони да на хохот вперемешку с забористым солдатским матюганом потянулись из деревеньки, что виднелась за посадкой, бабы, а за
Девчата несли в лукошках разную снедь, а у баб и бутылки поблескивали, больше со своим – мутным «пузодером».
– Эй, солдатик, купи грибочков на закуску! У тебя, небось, трофеев богато?!. Или все немкам раздарил?! – прихохатывала голоногая девчонка, дразня Николая солеными рыжиками, которых он не едал с довоенных лет. Дерзко синела она глазами, из которых сыпались чертенята, смешно выпячивала грудь с пацаньими еще пупырями и, облизанная ветром так, что виднелся бугорок под животом, тянулась к вагону-телятнику.
С рыжиков все и началось. А вечером, в лесочке у застывшего до утра эшелона, слюбились они без оглядки… И вместо свадебного марша ревуном заголосил поутру паровоз, увозя их, сплетенных судьбой, в родные Николаю места. У Насти в деревне только две родные могилы и остались…
Еще застал Николай дома постаревшую за войну мать, а отца не пришлось – снесли его на деревенский погост перед самым приездом сына. А вскоре и мать рядом с отцом легла: не выдержала потери да радости…
Тяжело было на пустоши: родная деревенька захирела без дорог и промысла. Хватили нужды Николай с Настей, а потом перебрались в город. Но и там, на городской окраине, где устроились они, разносолов для них не припасли. Всем жилось тяжело. Тогда-то и вспомнил Николай про отцовское ружьишко, а попутно и в рыбную ловлю втянулся. Баловство, вроде, а кормит.
Приметилось ему еще в те годы лесное озерцо, красивое, как в сказке, но вместо Бабы-Яги жил на том озере старый филин-отшельник, хохотавший ночами веселее разной сказочной нечисти. Дуэтом с неясытью у них хорошо получалось…
Озерцо было неглубокое, но рыбное. Водились в нем пудовые щуки, окуни, лини да попадалась озерная сорога, темноспинная, с отливающей золотом чешуей. Каждая чешуинка такой сороги драгоценной монетой на мху гляделась, а красоте ее перьев-плавников и петух бы позавидовал.
Озеро окружал старый сосновый бор, и жила в том бору древняя птица глухарь. Жила вольготно, не тревожимая лесными пожарами и набегами лихих людей. Ходили к тому озеру люди не жадные – взять на прокорм, не больше. Да и не унести много на плечах, а дорог к озеру не было. Так и жило-блестело средь сосен озерцо, хранимое болотами и лешаком-филином. И дни здесь текли размеренно, в сонной оторопи да шелесте камыша.
Со временем вгрызлись в сосняк хищные пилы, загадились боры порубочными проплешинами, от которых разило соляркой, и пролегли дороги уже вблизи озера. Потянулся в эти места самый разный народ: кто с добром и страстью охотничье-рыбацкой, а кто – с острогой и взврывчаткой. Все чаще встречал Рогожин на своем пути пьяные компании, палящие по пустым бутылкам и по всему живому, что попадалось на глаза. Все чаще находил стреляную и колотую на нересте щуку, ушедшую в агонии от человека, но доставшуюся воронам и мухам.