Время проснуться дракону. Часть 1
Шрифт:
Тяжелый! Вальса уперлась ногами в пол и перевернула бочонок на бок. Вроде и не далеко катить, но на каждой неровности пола бочка норовит направиться не туда. Но упорства, подпитанного обидой, девочке все-таки хватает, чтоб докатить ее до денника одной из новых лошадок. Пыхтя и напрягаясь из последних сил, она ставит бочонок на попа. А отдышавшись, лезет на него — в одной руке свеча, а в другой ломоть хлеба.
Утвердившись сверху, Вальса поднимает повыше свечу и… то, что происходит дальше, для самой девочки запомнится как самый худший кошмар в ее жизни, длиною в целую вечность. Но на
Вздернутая вверх детская мордашка оказывается прямо под нависшей над ней здоровенной лошадиной головой, а пламя свечи в непосредственной близости от бешено вращающегося и сверкающего отраженным светом глаза животного.
Напуганный близким пламенем конь начинает ржать и вскидывается всем своим громоздким телом, пытаясь встать на дыбы.
От неожиданности девочка отшатывается назад и падает с бочонка. От удара она выпускает из рук свечу, которая откатывается и тухнет, погружая конюшню во мрак.
Взбешенный конь продолжает громко ржать и биться в загородку.
Ошарашенная случившимся, напуганная, с болью в спине, малышка не сдерживается и ударяется в слезы. Почему-то, опять ужасно горячие, они жгут ладошки, и Вальса с ожесточеньем трет руки о подол платья.
Дальше происходят совсем уж непонятные и пугающие вещи: от ткани вдруг начинает тянуть паленым и, вроде как, откуда-то снизу появляется свет. Девочка отрывает руки от платья, пытаясь их разглядеть, и на мгновение слепнет от яркого пламени, которое прорывается на поверхности ладоней, подобно проблескам огня на затухающих углях. В испуге малышка падает на колени, стараясь о земляной пол сбить огненные язычки, но задевает рассыпанную солому, которая тут же вспыхивает.
В еще большей панике Вальса вскакивает и топчет огонь ногами, но он убегает от нее к целой вязанке, жадно заглатывает ее и сразу же голодно набрасывается на деревянную стойку. Через мгновение в конюшне уже светло, как днем, а от ржанья и грохота копыт, бьющихся в закрытых денниках лошадей, закладывает уши.
— Коники… коники… — подвывая от страха за лошадок, Вальса мечется по горящей конюшне.
Платье на ней самой тлеет — черный дымный хвост стелется за ее ногами, но это, почему-то, уже совершенно не пугает девочку, ее волнуют только лошадки, попавшие в западню.
Она пытается открыть одну из дверей, но бьющийся внутри конь ударяет по ней копытами — полуоткрытая щеколда вылетает, а деревянная дверка, распахиваясь, отбрасывает малышку через проход, и она всем тельцем налетает на столб подпирающий крышу.
Звуки отдаляются, огонь тускнеет и наваливается густая глухая чернота. Только как бы издалека слышится чей-то крик: «Коники… коники…»
Настойчивый стук в дверь выдергивает Вальсу из болезненных воспоминаний.
— Войдите, — кидает она в сторону, а сама тем временем быстро поднимается и отодвигается от еще тлеющего очага. В последний момент, когда дверь уже в движении, прячет руки за спину, укрывая от постороннего взгляда опаленные рукава.
В общем-то, этого можно было и не делать — в открытую дверь ступил только лишь слуга, пришедший звать молодую госпожу в библиотеку, где ее ожидает хозяин. А они тут, в этом странном доме, и сами все странные — ходят, голов не поднимают, в глаза не смотрят и без великой нужды, или приказа дядюшкиного, и не разговаривают. Так что, скорее всего, он и не обратил бы внимания на подпаленную рубашку.
Но привычка — великое дело! Еще много зим назад Тэт ее поучал — то, что можно скрыть — лучше взрослым и не показывать:
— Меньше будут знать — крепче станут спать. И тебе, мелкая, проблем меньше! — втолковывал он. А по наблюдениям самой Вальсы за жизнью старших братьев выходило, что так оно и есть.
Что ж… слезы высохли, злость прошла, внутренний огонь успокоился. А на трезвую голову и мысли разумные приходить стали. Да и воспоминания о первом проявлении Дара пришлись кстати, напомнив девушке о том, что хотя и прошло с того случая уже десять зим, но лучше управлять она им так и не научилась. И здесь она именно для того, чтоб обуздать дарованную ей Силу и не подвергать больше близких опасности. Да и извлечь хоть какую-нибудь пользу для себя из сего дара.
Поэтому надо гордость и обиды свои прижать, надевать платье и смиренно топать в библиотеку.
А уж раз надумала — то и сделала…
Вальса подошла к высокому в полный рост зеркалу и стала разглядывать свое отражение.
Еще совсем недавно девушка так радовалась этому платью — ярко синему, бархатному, с пышными воланами из ардинских кружев. Еще вчера она фантазировала, что если бы умела, то сделала бы высокую прическу, как и подобает к такому наряду, и сразу бы стала старше и представительней. Она складывала косу на голове, придерживая ее рукой, вздергивала подбородок и щурила глаза, воображая себя придворной надменной красавицей. Присаживалась в реверансе, стараясь одновременно не выпускать косу и подхватывать юбки. Это было еще вчера…
Сегодня же, почему-то, это чудное платье ее уже не радовало, и соответственно такому настроению в серебристо-гладкой поверхности зеркала отразилась не «почти придворная красавица», а какое-то угловатое и нескладное существо. А резная позолоченная рама своей вычурной красотой только подчеркивала несуразность обрамляемого ею образа.
Худенькая шейка нелепо выглядывала из вороха кружев, которые не столько скрывали, сколько подчеркивали отсутствие кое-каких выпуклостей в довольно низком вырезе. А затянутый корсет и пышная юбка, призванные вырисовывать плавный изгиб талии, только все портили, создавая впечатление, что надеты на тонкое и ровное бревнышко. Кисти же рук с длинными худенькими пальцами, высовываясь из пышных манжет, походили на куриные лапки.
Лицо ее, как сегодня вдруг разглядела Вальса, тоже подкачало.
Светло-голубые глаза, в сочетании с темными волосами и бровями, показались ей блеклыми. А на фоне неба в окне, что отражалось в зеркале у нее за спиной, и вовсе похожими на сквозные дырки. Маленький слегка вздернутый носик, вроде аккуратной формы, явно портили четкие крапинки веснушек:
— Фу! Как мухи насидели! — буркнула девушка, разглядывая их.
А уж свои пухлые губы она еще с детства ненавидела и уже тогда привыкла называть их лягушачьими. И, как оказалось, на сегодняшний день красивее они так и не стали.