Время проснуться дракону. Часть 1
Шрифт:
— Зачем вам нужны мои братья?
— Была надежда, что раз у тебя такой сильный Дар, что пугает даже близких, то и у одного из парней может оказаться хотя бы искра его, которую обычный человек и не разглядит. А я бы мог ее раздуть, так сказать, усилить… но, тот единственный мальчишка, что приехал с тобой, оказался совершенно пуст, как выжаренная пивная кружка, забытая на солнце! Вот, кстати, тебе еще один повод к недовольству! А ты выглядела такой худой и слабой, что я вас обоих чуть не отослал сразу же домой со злости — хотя это и ломало все мои планы. Но, когда я на это, было, решился, узнал
— Что со мной происходит? — еле ворочая застывшим языком, спросила Вальса, уже плохо улавливая, о чем говорит ее собеседник. — Мне плохо гос… маг… — из последних сил прошептала она.
На что он отреагировал весьма бурно — подскочил к ней и, схватив за подбородок, вывернул ее лицо к свету:
— Так-та-ак, а ничего и не происходит, и все совсем не плохо, а очень даже хорошо! — ответил странный родственник, но как бы вроде и не Вальсе, а самому себе.
А в этот момент девушка боролась с все усиливающимися дурнотой и слабостью. Руки и ноги ее уже совершенно не слушались, голос господина мага звучал гулко и бил по ушам, а его лицо, маячившее перед глазами, стало расплываться.
Вдруг, как тогда в детстве, когда пришло первое проявление злосчастного Дара, на нее надвинулась густая и глухая чернота.
«— А почему „как“?» — пронеслось в голове. С чего это ей вдруг придумалось, что она девушка пятнадцати зим? Она ж маленькая еще совсем, пришла коняшек поглядеть, а их за дверками и невидно. Она только свечку подняла повыше, а тут все загорелось!
Лошадок жалко-о-о-о… и кто-то так громко кричит: «— Коники! Коники!»…
ГЛАВА 1
Настанет день… В Мир вернуться смерть, ужас и грязь… тогда Судьба соединит Детей Темного… трижды… одним… Он станет Тем, Кто Следует Впереди. Она его Парой… проснется Дракон… и возродится Надежда. За Первым всадником последуют Восемь… кровь Восьми одна на тысячу тысяч. И только Пара каждого, данная Судьбой, укрепит тело и исцелит Душу… они оплот Первого… он их… единение… и возрадуется Мир узрев спасение!
День клонился к вечеру.
Солнце, закончив своё полуденное самолюбование, неохотно продвигалось к горизонту, постепенно оставляя небо вечерней дымке. Но, пока не пришло его время полного заката, оно, видимо еще лелея какую-то надежду на возвращение, притаилось в верхушках елей. Отчего стрелы его лучей, уже не сияющие, как в полдень, а просто тепло-золотистые, клали причудливый веер из света и тени на древнюю дорогу, стелющуюся между деревьями.
По дороге той, неспешным шагом двигались два всадника.
Мерная поступь лошадей не мешала им вести беседу. То и дело слышался веселый смех. Наверное, они были друзьями или близкими родственниками.
Хотя… если чуть более пристально приглядеться к ним, и не брать во внимание темные волосы обоих, то становилось понятно, что родства между ними, скорее всего, и нет.
Старший из путников, был широк в плечах и, кажется, неимоверно высок ростом. Он носил коротко стриженые волосы и вровень им небольшую, скорее похожую на многодневную щетину, бороду. А лицо его, несмотря на ранний весенний месяц, покрывал вполне летний загар, настолько темный, какой бывает только у людей, проводящих все лето на открытом воздухе.
В общем-то, можно было бы назвать этого мужчину симпатичным, если бы резковатые черты, с ярко выраженными скулами, тяжелыми бровями и вечно прищуренными янтарного цвета глазами, не выдавали так явно угрозу в его натуре. И даже в тот момент, когда улыбка, как сейчас, скрадывала жёсткость черт, самый наивный простачек не посчитал бы его за безобидного человека.
Двигался же он так, как часто двигаются люди с хорошо тренированным послушным телом — сдержано, с нарочитой медлительностью, не скрывающей, а скорее проявляющей в каждом его жесте силу и грацию.
Его молодой спутник, наоборот, отличался от него порывистостью в движениях и совершенно не собирался сдерживать бьющую через край энергию. Он много и широко жестикулировал, отчего его длинные волосы, подхваченные ветерком, отлетали назад, открывая черно-серебряную татуировку, спускающуюся с правого виска по скуле до самой шеи.
Молодой человек спохватывался и привычным жестом, пропустив сквозь пальцы укороченные у лица пряди, натягивал их на рисунок. Не нравилась она ему, что ли, или он ее стеснялся? При этом он не выглядел ни манерным, ни особо стеснительным.
Лицо парня так же разительно отличалось от лица старшего друга, как и манера поведения. Кожа белая, гладкая, а черты более правильные, без резких углов, но под юношеской мягкостью и неопределенностью уже проглядывали аристократические линии. Глаза же были ярко синие, очень красивые и широко распахнутые, «цепляющиеся» за все, что попадалось по дороге, с неподдельным интересом.
С виду ему, можно было дать зим двадцать, может чуть больше, и свойственные его возрасту бесшабашность и непосредственность так и сквозили в каждом движении. Впрочем, крепкая спина и как у воина хорошо развитые плечи и руки вполне соответствовали физической форме взрослого мужчины.
В поводу каждый из всадников вел еще по одному коню.
Пристегнутая к седлу старшего из путников лошадка явно была вьючной. Ее покорный вид и неказистые стати давали с первого взгляда понять, что на большее эта кляча и не годиться, что и подтверждали притороченные к ее спине мешки с какой-то поклажей.
За степенным мерином его спутника, на удлиненном поводе, следовала изящная черная кобыла под седлом, но вместо всадника на нем громоздились оружие и какой-то тючок, а через круп, почему-то, были переброшены сапоги, связанные за голенища. Эта лошадь была хороша и ухожена, все в ней говорило о породе: и тонкие красивой формы ноги, и гибкая шея, и вытянутая голова с маленькими острыми ушками, которую она периодически вскидывала, натягивая повод.