Время против времени
Шрифт:
— Как успехи. Биль?
— Порядок. — Он сиял, явно довольный теми предварительными данными, какие уже имел. — Правда, в Майн-сити еще не был, но в привокзальном районе хорошо. Наши идут впереди. Думаем увеличить число мест в сенате с пяти до восьми.
Больше. Донован, больше! Ведь он еще не знал о судьбе голосов, поданных за Стила.
— Есть уже планы на будущее? — спросил я.
— Много.
— Иначе говоря, единый профессиональный союз?
— У тебя всегда точные формулировки. Охотно возьмем твою.
— Я бы предложил и билль о рабочих школах. Нужно собрать по крохам все, что имеется в Городе, изданное когда-то или переписанное: все, что знакомит рабочего с основами социализма.
— Ты говоришь со мной так, как будто мы видимся в последний раз.
— Возможно. Я ведь землепроходец в отпуску, романтик новых земель. А отпуск уже кончается.
Мне не хотелось продолжать этот уже ненужный для меня разговор. Я спешил. Все было уже известно. Несколько тысяч бюллетеней, поданных за реставраторов, были объявлены недействительными, а Донован после отставки Стила получил уже не шесть, а шестнадцать мест.
На этом и заканчивается наше второе путешествие, может быть, в другую галактику. Пусть это не рай, но у него есть и прошлое и будущее.
Вот и дюны вдали у океанского берега и знакомые колючие заросли «альгарробо». куда нас перебросило с крымской автомобильной дороги от Севастополя к Ялте.
— Кажется, здесь, — говорит Мартин, — и песок примят, как будто кто-то сидел.
— Так тебе и сохранятся следы при таком ветре да еще на прибрежном песке.
— Все-таки присядем.
Присели. Оглянулись. Серо-зеленый океан блеснул вдруг васильковой голубизной и провалился куда-то вниз.
Мы уже сидели на краю обрыва крымской дороги, вьющейся серпантином среди виноградников от серых скал Яйлы к синему-синему Черному Морю. И мой «Жигуль» стоял с полуоткрытой дверцей чуть в стороне от дороги, и пиджаки наши с деньгами и документами лежали на сиденьях. Только вокруг машины ходил инспектор ГАИ — старший лейтенант лет тридцати. В стороне стояла милицейская
Я кашлянул, старший лейтенант повернулся и застыл, будто увидел что-то явно противозаконное.
— Вы откуда? — грозно спросил он.
Мы молчали. Мы улыбались. Мы были дома.
— Как вы здесь очутились? Минуту назад тут никого не было. — продолжал допрос инспектор ГАИ.
— А мы поднялись вон оттуда. — Я указал на обрыв к виноградникам.
— Чья это машина?
— Моя. Разрешите? — Я подошел к машине и вынул из лежащего там пиджака права и паспорт.
Инспектор внимательно просмотрел документы и спросил:
— Так почему же вы ее бросили?
— Погулять пошли. — идиотски ответил я, не в силах придумать ничего более умного.
— Где же здесь гулять? — удивился инспектор. — По этим кручам?
— Вот-вот, — обрадовался я. — Замучил меня товарищ. Любит горы.
— А кто этот ваш товарищ? — строго спросил инспектор, подозрительно оглядывая Мартина.
Я ответил почти шепотом:
— Американский турист, товарищ инспектор. Корреспондент из Нью-Йорка. Очень интересуется советским автотуризмом. Мартин, покажи ему свое удостоверение, — прибавил я по-английски.
Мартин вынул из своего пиджака документ, свидетельствующий о его законном пребывании в СССР, и корреспондентскую карточку.
— Спасибо. Карашо, — сказал он по-русски с дурацкой улыбкой. Сразу понял, как надо сыграть.
Инспектор мельком взглянул на документы и вернул их Мартину.
— Как же так, граждане, — сказал он уже менее грозно. — Нам сообщили, что машина ваша со вчерашнего утра здесь стоит. Дверцы не заперты, и ни водителя, ни пассажиров. А мы из Севастополя сюда ехали, чтобы машину вывезти и владельца искать. Ведь ее и угнать могли.
— Что вы, товарищ инспектор, не везде же жулики, — сказал я гордо.
— Можете следовать дальше, — сухо сказал инспектор, сел в машину и умчал вверх по шоссе к Байдарским воротам. А мы хохотали и не могли остановиться. И не над инспектором и не над собой, а просто потому, что стояли мы на земле, на Земле с большой буквы, с какой пишется имя нашей родной планеты.