Время щенков
Шрифт:
Проходя мимо забившейся в угол в обнимку с Вестри Герды, доктор Трюг остановился, порылся в карманах и протянул ученице Флорансы облатку в белой обертке.
– Леденец из сока кошачьей травы. Не бойся, он сладкий. Успокаивает. Да, не все в этом мире нужно видеть юным девам. Всего хорошего, хессе.
Перо скрипит и брызжет чернилами. Старое, надо бы поменять.
«В сорок третий день весны восьмого года правления Хрольва Ясного некий человек пытался поджечь городскую кхарню. Будучи преследуем стражей и горожанами, поднялся на крышу храма Хандела, ударил себя ножом и бросился
Если служители Палаты Истины узнают имя поджигателя, я, занося эту запись в том хроники, упомяну его. Если нет, он так и останется для потомков «неким человеком». Почему-то решившим погубить важенок и детенышей кхарнов, а потом убившим себя.
– Хельга, что ему грозило?
– Он не успел совершить преступление, так что судили бы только за намерение. В таких случаях обычно наказывают плетьми, а потом отправляют в тюрьму. Злодей трудится на благо города, пока не покроет ущерб, который мог причинить. Работа самая грязная и неприятная, но ничего такого, чтобы прыгать с крыши.
Вот так. Поджигатель мог сдаться страже и сохранить жизнь и здоровье. Но он предпочел ударить себя ножом и броситься с крыши – для верности. Как сказал доктор Трюг? «Он очень хотел умереть». Умереть так, чтобы люди видели это. Неужели и вправду так мечтал попасть в хронику?
– Не узнал его никто из наших, – сказал, входя, Оле. – Завтра еще ребят спрошу, тех, кто сегодня на службе не был. Может, из горожан кто опознает. Но скорей всего, не было за ним ничего по нашему интересу. Выясним в конце концов, что это какой-нибудь Йок Йоксен, младший писарь при пятом чиновнике шерстяной палаты, в которой и сидел он всю жизнь, пока его кхарн не укусил. Или на ногу ему наступил, не знаю. После чего и полез наш Йок кхарню поджигать. То ли свихнулся, то ли живодер тайный, то ли правда славы любой ценой дураку захотелось. Этим ребятам, которые его загнали, показалось, что очень уж гад старался, чтоб его застукали, но не поймали. Устроил представление! Жрецы сейчас бегают, не знают, что с входом в святилище оскверненным делать: вымыть ступеньки, благовонием окурить, или просто снежком присыпать.
– Может быть, он хотел попросить в храме убежища? – робко пискнула из своего угла Герда.
– Убежища у алтаря просят, а не на крыше.
– Оле, – спросила вдруг сестра, – а ты в храме, например, Троппера, лестницу наверх найдешь?
– Я служителя тамошнего найду. Который через полчаса наконец поймет, что мне надо и проводит. Хельга, они там, у Хандела, сами не знают, где лестница. Наши чего так долго копались: вход искали. Дверь на лестницу чем-то занавешена, только служка-уборщик туда ходит. Пока его нашли… А что?
А что… Теперь все стало ясно, но какая кошмарная, какая невероятная правда!
– Он знал, куда бежать, – молчать я не мог. – Заранее разведал. И кхарню поджигать не собирался. Или собирался, но не это главное. Он хотел, чтобы его заметили, погнались за ним. Чтобы у храма собралось больше людей. Чтобы они видели, как он убьет себя.
– А чтоб особо зрелищно было, убился аж двумя способами. Там и без ножа, просто прыгнуть, и то костей не соберешь.
– Идите сюда, – позвала нас Хельга.
На столе перед сестрой лежали три ножа.
– С этими двумя нападали на Ларса. Вот этот – сегодняшнее… пополнение. Что скажете?
Мы с Оле уставились на ножи. Даже Герда решилась выбраться из своего угла, тихонько подошла и, привстав на цыпочки, оперлась о мое плечо. Ей хватило бы места у стола, но девушка будто пряталась от безопасных сейчас ножей.
С другой стороны к бедру прижался Вестри.
– Драконы на рукоятях…
– А что, нельзя? – любопытство моей радости все же непобедимо.
– Можно. Но так повелось, что никто кроме вурдов этот знак не использует. Непохоже, что…
– На тебя с Хельгой эти из проулка точно не похожи!
– Не в этом дело. Вурд, даже если совсем опустился и пошел разбойничать, возьмет шпагу. Стражнику подходит палаш, а караванщику боевой бич. Кхарнаря с вилами не всякий одолеет. От оружия зависит жизнь, вот каждый и выбирает то, чем его учили владеть. А если каким-то делом занимались и отец, и дед, то человек с рождения с определенным оружием как бы в дружбе. Вот Оле потомственный стражник, дерется всем против всего, но при равных возможностях ухватится за палаш.
– Точно, точно, – пробормотал капитан Сван, беря «сегодняшний» нож двумя пальцами за рукоять и острие. – Ковал ножи обычный кузнец, а эти художества каждый сам потом наводил, в меру своей криворукости. И дырки в перекрестье вертел… А, паскуды, чтоб вас на том свете тиллы жевали!
– Что? – подскочили мы все разом.
– Подлые ножички-то! Для убийства готовились! Не для красоты дырки верчены, а чтобы сквозь них – вот так – кровь прямо на дракона попадала.
Даже когда в подземелье черный воин Троппер объявил, что Драконам нет дела до людей, я осознал и поверил в сказанное быстрее. Мы стояли, молча глядя друг на друга, а Вестри тревожно метался между нами, чуя беду и не зная, чем помочь.
– Он крикнул «На радость Драконам»… – всхлипнула Герда. – А ножи… Они убивают людей… Угощают Драконов кровью? Они думают, что Драконы любят такое? Но ведь это же неправда? Да? Пожалуйста, это неправда!
Бом! Бом! Колокол. Это который же сейчас час, что старый Пер отбивает столько ударов? И почему ночью? Ночью люди спят, время им знать необязательно.
Ночь. Колокол. Набат. Набат?! Знак общей беды.
Для того, чтобы понять, что случилось, достаточно было распахнуть окно.
– Пожар!
– Горим, люди добрые!
– На западном крае зарево!
Теперь понятно и то, куда бежать.
Горел дом Орма Бъольта. Еще не разошедшееся в полную силу пламя то высовывалось из окон, то снова пряталось, словно стесняясь собравшихся людей. Горожане с ведрами, кувшинами, кастрюлями наполненными водой или снегом растерянно толклись на краю крутого склона, под которым, в низине погибал дом ушедшего хрониста. Рыли снег впряженные в бочки с водой пожарные кхарны, злые, с коротко подстриженной шерстью. Огнеборцы примерялись спустить вниз рукав и досадливо махали руками – короток!