Время щенков
Шрифт:
Но все же каждый рудознатец боится полозов, боится задолго до того, как начинает ходить в гору, боится, пожалуй, с самого рождения.
Это глубинный, не подвластный разуму страх, возникающий из доносящегося из темноты сухого шороха, текучего прикосновения гибкого упругого тела, живой петли, падающей на плечи, неподвижного взгляда глаз с узким вертикальным зрачком, когда луч лампы высветит вдруг чешуйчатую голову полоза, свисающего с каменного выступа прямо перед твоим лицом.
– Ларс, – снова позвала Герда. – Надо идти туда.
Она не боится полозов. Она просто не знает, что
Я все-таки заставил себя посмотреть. Мостик узкий, едва ли две трети версе в ширину. На каком шаге колени подогнутся, и я свалюсь прямо на кишащих змей? Не думать дальше, не представлять! Так, а если бегом?
Больше ничего самоубийственного я придумать не успел. Герда обняла меня.
– Ларс, пойдем. Ты на них не смотри, только на меня. Я тебя держать буду.
Осторожно, плечом вперед, ступили мы на мост. Вот ты и обняла меня, моя радость. Сможешь ли ты теперь разжать руки? И смогу ли я сам отпустить тебя? Как жаль, что у меня действует только одна рука…
– Вот и все.
Герда отстранилась от меня. Мост над змеиной ямой кончился недопустимо быстро. Но в объятиях Герды мне и дорога из Безмолвной Бездны показалась бы короткой.
А моя радость уже подобралась мелкими шажочками совсем близко к змеям.
– Ларс, а зачем… почему… они здесь?
Явно хотела спросить «А что они здесь делают?»
– Не знаю. Может быть…
Странный звук не дал мне договорить. Так, наверное, услышали бы мы пение флейты, окажись внутри нее. Звуку этому, высокому, пронзительному, но странно приятному, было тесно в пещере, он бился о стены, спотыкался на ступенях лестницы, падал и рассыпался по полу.
В один длинный шаг я оказался возле змеиной ямы, сгреб в охапку испуганно пискнувшую Герду и судорожно огляделся. Где он? Куда бежать нам? Скрюченная темная тень скользнула по стене по ту сторону мостика. На лестницу!
Я тащил Герду вверх по ступеням и немузыкально, главное как можно громче и неблагозвучнее, распевал те засевшие в памяти обрывки непристойных песен, которые слышал от пьяных, влекомых стражниками в каталажку. После, после буду объясняться и извиняться. Сейчас главное оторваться от подземной нежити.
В самом пьяном кабаке Пятки меня за такие вопли закидали бы костями и корками. Любая приличная женщина влепила бы пощечину, да и Оле отвесил подзатыльник, чтоб не смел петь похабщину. Но только так можно заставить Горбатого Дудочника держаться на расстоянии.
Герда, оглушенная моим вокалом, висела под локтем словно тючок шерсти. Хвала Драконам, не вырывалась и не брыкалась.
Поднявшись на несколько десятков ступеней, я оглянулся – где Горбатый Дудочник? И не увидел его.
Змеиная яма была похожа сейчас на щетку-пуходерку: множество полозов, поднявшись на хвосты, тянулись вверх. Замерли на несколько секунд, будто давая возможность рассмотреть их и восхититься красотой, а потом разом упали на мостик, обвились вокруг него, повлекли вниз. Раздался хруст, словно кто-то ломал сосульку, и переливчатый чешуйчатый кокон рухнул обратно в яму. Пути на другой край пещеры больше не существовало. Клубок змей распался. Из ямы, словно брезгливо отброшенные, вылетели несколько камней, и полозы вновь занялись своей таинственной жизнью. До нас им не было никакого дела.
Мы рванули по лестнице. Бежали так, будто за нами по пятам гналась сама смерть в красном саване с горящим фонарем в холодной руке. Остановиться смогли только на самом верху, и лишь Драконам ведомо, чтобы с нами стало, будь лестница хотя бы на несколько ступенек длиннее.
Мы разом рухнули на холодный каменный пол. Хлына, адепты злого Дракона, Горбатый Дудочник, полозы, холод камня, боль в неловко подвернутой руке – все и всё сейчас были безразличны, на них просто не хватало сил, которые целиком уходили на то, чтобы просто дышать.
Под щекой что-то влажное. Плачу я, что ли? Нет, это подтаял мелкий снежок, засыпавший каменный пол. Нужно встать, а то замерзнем насмерть. Приподняться на локтях. Подтянуть колени. Повернуться и сесть.
– Герда.
Она посмотрела на меня потемневшими измученными глазами, но все же зашевелилась.
Мы помогли друг другу подняться. Оказалось ничего, терпимо. Ноги дрожали и дыхание срывалось, но мы стояли в рост, как положено людям, и даже сумели оглядеться.
Ничего особенного, обычная скальная пещера, вот только куда мы попадем, когда выйдем из нее? В Гехте и гор-то нет, за исключением вылизанной и законопаченной Короны.
Большой пролом в стене белел, будто новая холстинка. Значит, мы провели под землей по меньшей мере одну целую ночь.
Осторожно, чтобы не оступиться на мелких камушках, я подобрался к пролому. Опершись о край, выглянул наружу.
Бледное, чуть сероватое небо Фимбульветер, а под ним во все стороны насколько хватает взгляда пустые ровные снега. Белое Поле.
Я не мог сказать точно, где мы находимся. Точно, что не возле Къольхейма, родные места я узнал бы безошибочно. Вокруг Гехта несколько горных кряжей, мы могли выбраться подле любого из них. Серые Врата, Гребенка, Скользкая Горка?
Вообще-то особой разницы нет. От любого кряжа можно дойти до тракта, по которому, если не встретится припозднившийся караван, добраться если уж не до какого-нибудь селенья, то хоть до путевого двора, откуда легко подать сигнал о помощи. Поход не слишком приятный, но вполне нам по силам.
Теперь бы только на землю спуститься.
Пещера, в которую мы попали, выбравшись из подземелья, находилась в скале на высоте примерно в два человеческих роста. Ниже, чем окно моей комнаты. Мне частенько приходилось покидать дом этим путем, если почему-то не хотелось попадаться на глаза Гудрун. Выбраться на подоконник, ухватиться, повиснуть, спрыгнуть. Ничего сложного. Если обе руки здоровы.
Спрыгнул я довольно неловко и, не удержавшись на ногах, повалился в пушистый нетронутый сугроб. Здесь, в тени скал, снег был сухой и мелкий, сразу засыпал с головой. Я барахтался и отфыркивался, пока соскочившая вниз Герда ни подняла меня, взяв за плечи. А я-то собирался подхватить ее, когда она спрыгнет. Интересно, как бы у меня это получилось? Тонули бы в сугробе вдвоем.