Время Шамбалы
Шрифт:
Духовный кризис А. В. Барченко, порожденный несоответствием между его идеалистическими устремлениями и суровой советской действительностью, однако, вскоре миновал, и ученый вернулся к работе в Главнауке. Неожиданная встреча с Кругловым, показавшая, что традиция Универсального знания живет и на русской почве, в среде староверческих сект «искателей Беловодья», дала новый импульс его поискам. Осенью того же 1924 г. А. В. Барченко отправился в Кострому, чтобы разыскать старца Никитина. Там ему действительно удалось встретиться с престарелым учителем Круглова, который, как выяснилось, принадлежал к секте голбешников (от «голба» — подполье.) родственной секте бегунов или странников. Старец, вероятно, рассказал А. В. Барченко немало интересного о своих хождениях в Тибет и Индию, о самобытной вере голбешников, и о загадочных символах-идеограммах, свидетельствовавших о знакомстве русских сектантов с буддийской тантрой.
Вернувшись в Ленинград, А. В. Барченко вновь загорелся желанием отправиться в Центральную Азию — в Монголию и Тибет — на поиски следов древней Шамбалы. Попытался организовать такую поездку под видом командировки от Главнауки для изучения восточных языков. Вопрос о монголо-тибетской экспедиции А. В. Барченко был рассмотрен на закрытом заседании президиума Главнауки, по-видимому, в конце 1924 г. По просьбе А. В. Барченко на него пригласили в качестве «консультанта» Хаян Хирву, который горячо поддержал ходатайство русского ученого. Во время обсуждения, однако, произошло новое столкновение Барченко с С. Ф. Ольденбургом. В письме Г. Цыбикову он рассказывает об этом так: «На этом заседании академик-ориенталист обрушился на меня, утверждавшего (без детальной аргументации), что монгольские и тибетские ученые далеки от облика наивных дикарей, который навязывают им западные ученые. Академик-ориенталист защищал точку зрения Рокхилла, Уодделла, и даже Гренара о низком культурном уровне лам, подтверждая это положение ссылкой на авторитеты свой и своего коллеги, известного Вам академика-ориенталиста, бывшего лично в Шигатзэ» [207] (Речь идет о Ф. И. Щербатском, недавно вернувшемся из поездки в Монголию. Справедливости ради, однако, надо заметить, что Щербатской в Тибете никогда не был.) Доводы непременного секретаря АН, очевидно, перевесили аргументы его не столь именитого оппонента, и президиум Главнауки в итоге отклонил ходатайство Барченко.
207
См. прим. 8. Л. 64.
Несмотря на эту новую неудачу, в жизни А. В. Барченко на исходе 1924 г. определенно наметился перелом. Все началось с малозначительного вроде бы события: во время очередного визита к нему «чекушников» (Владимирова, Рикса, Отто и Шварца) ученый рассказал им о своем намерении посвятить в Древнюю науку советских вождей и обратился за помощью — попросил свести его с кем-либо «из близко стоящих людей к руководству ВКПб и Советского правительства». «Покровители» откликнулись на его просьбу с готовностью и тут же стали припоминать какие у кого имеются связи наверху. Так, К. Ф. Шварц назвал А. В. Барченко фамилии трех известных ему лиц: ленинградцев Н. П. Комарова (секретаря президиума Ленгубисполкома) и Я. Г. Озолина (заместителя председателя Губсуда), а также москвича, бывшего руководителя ПЧК, ныне возглавляющего Спецотдел ОГПУ, Г. И. Бокия. Взвесив все за и против остановились на кандидатуре последнего, который, таким образом, и должен был стать проводником А. В. Барченко в высшие партийно-правительственные сферы [208] .
208
НАРБ. Письмо Барченко Г. Ц. Цыбикову от 12 декабря 1927 — 24 марта 1928. Л. 42–43.
Дальнейшие события развивались приблизительно так: А. В. Барченко написал письмо главе ОГПУ и председателю ВСНХ Ф. Э. Дзержинскому, в котором рассказал о себе и своей работе. Это письмо К. К. Владимиров затем отвез в Москву на Лубянку. В то же время он связался с Бокием, которого знал по прежней работе в ПЧК. В результате, через несколько дней в Ленинград приехал заведующий секретно-политическим отделом ОГПУ — возможно, по личному указанию Дзержинского — Я. С. Агранов, который встретился с А. В. Барченко на одной из чекистских конспиративных квартир. «В беседе с Аграновым я подробно изложил ему теорию о существовании замкнутого научного коллектива в Центральной Азии и проект установления контактов с обладателями его тайн. Агранов отнесся к моим сообщениям положительно», так впоследствии рассказал об этой встрече следователям сам А. В. Барченко [209] . Вскоре после этого вернувшийся в Питер Владимиров сообщил Барченко, что переговоры с Бокием прошли успешно и что ему надлежит выехать в Москву для доклада своего проекта руководству ОГПУ. Владимиров и Барченко затем отправились вместе в столицу, где встретились с Аграновым и Бокием. После конфиденциальной беседы с последним А. В. получил приглашение на коллегию ОГПУ, где и доложил о своем проекте.
209
Архив УФСБ по СПб. и Ленобласти. Протокол допроса К. Ф. Шварца от 3 июля 1937.
«Заседание коллегии состоялось поздно ночью. Все были сильно утомлены, слушали меня невнимательно. Торопились поскорее кончить с вопросами. В результате при поддержке Бокия и Агранова нам удалось добиться, в общем-то, благоприятного решения о том, чтобы поручить Бокию ознакомиться детально с содержанием моего проекта и, если из него действительно можно извлечь какую-либо пользу, сделать это» [210] .
Такова версия событий в изложении А. В. Барченко. В ней, однако, отсутствует один важный персонаж — К. Ф. Шварц. Согласно же показаниям Г. И. Бокия, с визитом к нему в Спецотдел в конце 1924 г. явились трое — Владимиров, Шварц (!) и сам ученый. «Они рекомендовали мне его (т. е. А. В. Барченко) как талантливого исследователя, сделавшего имеющее чрезвычайно важное политическое значение открытие, и просили меня свести его с руководством ОГПУ с тем, чтобы реализовать его идею» [211] . Со своей стороны К. Ф. Шварц о поездке в Москву к Г. И. Бокию рассказывал иначе. По его версии, на той памятной встрече в квартире Кондиайнов А. В. Барченко попросил его отвезти начальнику Спецотдела написанный им доклад об учении Дуйнхор.
210
Протокол допроса Барченко от 23 декабря 1937. Цит. по кн.: О. Шишкин. Битва за Гималаи. С. 129, 130.
211
Архив УФСБ по СПб. и Ленобласти. Протокол допроса Г. И. Бокия от 17–18 мая 1937. Л. 61.
«Я дал свое согласие и вскоре Барченко мне передал для доставки Бокию пакет, что я и сделал. В Москву я ездил один. Владимиров в Москву уехал на день раньше. Я с ним встретился на другой день, а потом вместе зашли к Бокию и Владимиров дополнил мою информацию о Барченко» [212] .
Таким образом, версия К. Ф. Шварца не согласуется с рассказом Г. И. Бокия. Складывается впечатление, что ленинградские чекисты посещали Г. И. Бокия дважды — первый раз без А. В. Барченко. Основной визит к начальнику Спецотдела втроем — Шварц, Владимиров и Барченко — вероятно, состоялся несколько позднее, после того как Бокий, ознакомившись с «докладом» Барченко, заинтересовался изложенными в нем идеями и пожелал переговорить с автором. Обе рукописи А. В. Барченко — доклад и проект экспедиции в Шамбалу — отыскать в архивах, к сожалению, не удалось.
212
Там же. Протокол допроса К. Ф. Шварца от 3 июля 1937. Л. 79.
Несмотря на положительное решение коллегии ОГПУ, организация столь необычной экспедиции встретила немалые трудности. Об этом говорят обнаруженные в архиве Владимирова две коротенькие записки от ученика А. В. Барченко, студента ЛИЖВЯ Владимира Королева, который, как выясняется, также был напрямую связан с Г. И. Бокием.
В одной из них, датированной 26 марта, Королев сообщает Владимирову (оба в то время находились в Москве): «Был сегодня у Г. И. и разговор с ним оставил у меня плохое впечатление» [213] . Но к середине апреля. Г. И. Бокию, как кажется, удалось решить главную проблему, связанную с финансированием экспедиции. Средства, выделенные на нее ОГПУ, составили весьма внушительную сумму — 100 тысяч рублей (золотом), т. е. столько же, сколько советское правительство ассигновало весной 1923 г. на научную экспедицию в Тибет П. К. Козлова. Поверить в это трудно, если только не предположить, что ОГПУ связывало с этой новой экспедицией в Центральную Азию — а речь шла, как мы увидим в дальнейшем, о посещении Тибета и Афганистана — какие-то свои цели. Г. И. Бокию, несомненно, удалось заинтересовать планами А. В. Барченко руководителей ОГПУ — возможно, даже самого Феликса Эдмундовича. В результате А. В. Барченко, который окончательно расстался с Главнаукой вскоре после столкновения с С. Ф. Ольденбургом, поступает весной 1925 г., очевидно, по протекции Г. И. Бокия, в научно-технический отдел ВСНХ, организации, которую, как известно, возглавлял по совместительству Дзержинский. Уволился со своей службы в советско-германском транспортном товариществе «Дерутра» и К. К. Владимиров, также собиравшийся принять участие в путешествии. «Я знаю, что перед отъездом своим Вы, так или иначе будете у меня», писала К. К. Владимирову из Сестрорецка в конце апреля его новая пассия В. В. Зощенко. «Вы не сможете, не должны уехать куда-то бесконечно далеко, не увидев меня, не простившись со мной» [214] . И еще через несколько дней: «Мне очень грустно, что Вы уезжаете. Я знаю, что вы должны уехать, что Вам нужно ехать, и все-таки… Ведь дела и здесь много, нужного, полезного, большого дела. Но ведь Вы — мечтатель и Вам нужно чего-то другого, большого… Если же почему-либо отложится Ваша поездка на Восток, я буду рада, если Вы раз-другой в месяц, можете навестить меня здесь» [215] .
213
ОР РНБ. Ф. 150. Д. 194. Записки К. К. Владимирову от разных лиц. Л. 10.
214
Там же. Д. 78. Письмо В. В. Зощенко К. К. Владимирову от 20 апреля 1925.
215
Там же. Письмо В. В. Зощенко от 25 апреля 1925.
Кроме К. К. Владимирова отправиться в Шамбалу изъявили желание и члены коммуны-братства А. В. Барченко — обе его жены Нататья и Ольга, Юлия Струтинская, Лидия Шишелова-Маркова и Тамиил (А. А. Кондиайн). Летом 1925 все они под руководством своего начальника начали готовиться к предстоящей экспедиции. В записках Э. М. Кондайн читаем:
«Мы стали в манеже на Конногвардейском бульваре учиться верховой езде. С неделю ходили раскорякой. Шились перекидные сумы для вьюков. Вышивалось белое знамя с Универсальной Схемой. Учили монгольский. Читали буддийский катехизис» [216] .
216
Архив семьи Кондиайнов. Э. М. Кондиайн. Тетрадь 2.
Книга, о которой идет речь, это переведенный А. М. Позднеевым с монгольского трактат «Тонилхуйн чимэк» (Украшение Спасения), содержащий космологические и религиозно-философские воззрения буддистов [217] . В записках Э. М. Кондиайн мы находим определения двух ключевых буддийских понятий, почерпнутые из этого сочинения: «Что такое Сансара? — Сансара это рождение в муках и постоянное заблуждение. Что такое Нирвана? Нирвана — избавление от всякого страдания и познание (приобретение) истины». Из Ленинграда тем же летом все вместе — А. В. Барченко со своей женской «свитой» и Кондиайны — переехали на дачу в подмосковный городок Верею, где продолжили подготовку. В основном занимались верховой ездой и учили восточные языки — монгольский, урду и, по-видимому, тибетский. (По рассказу А. В. Барченко, студент-монголист Королев раздобыл у Б. Я. Владимирцова русско-монгольский разговорник — по нему и стали изучать современную монгольскую речь. Тибетский же язык учили по учебнику Г. Ц. Цыбикова.) [218]
217
Буддийский Катехизис. СПб., 1902.
218
Г. Ц. Цыбиков. Пособие для изучения тибетского языка. Упражнения в разговорном и литературном языке и грамматические заметки. Часть 1. Разговорная речь. Владивосток, 1908.
Сведения о готовящейся экспедиции быстро распространились среди многочисленных питерских знакомых К. К. Владимирова. Один из них, скульптор В. Н. Беляев (также большой почитатель Сент-Ива), даже обратился к нему с просьбой:
«Константин Константинович! Зашел к Вам с тем, чтобы узнать, не можете ли Вы меня устроить в дальнюю поездку. Дела сложились скверно. Бюсты не идут. Весь рынок обслужен. Голодаю. Прошу Вас, если есть возможность, то и еще двух человек — женщин. Мой адрес: Новоисакиевская 22 кв. 7» [219] .
219
РО РНБ. Ф. 150. Д. 29. Письмо В. Н. Беляева К. К. Владимирову от 23 июля 1925.