Время шутов
Шрифт:
Не понимаю, отчего пацаны от армии косят. Надо же где-то себя мужчиной в полной мере ощутить…
Сейчас вот еще фуражечку…
Вот так…
Теперь другая форма, в ней таким молодым трудно выглядеть…
Так вот о сборах. Для информации: в Советском Союзе офицеров и солдат, вышедших в запас, периодически собирали для повышения военной квалификации. Узнать, что в уставе, тактике, вооружении изменилось, и пострелять на полигоне. Из боевого оружия и из прочей техники,
Владикавказ – город с историей.
Через него шла единственная дорога, Военно-Грузинская, на Тифлис-Тбилиси. А там дальше и в турецкий Арзрум, куда Александр Сергеевич Пушкин съездил и путешествие это описал.
Во Владикавказе врач Михаил Булгаков прожил почти целый год. Одна тысяча девятьсот девятнадцатый.
Здесь появился один из первых русских театров на Северном Кавказе.
Это после перестройки Северная Осетия стала основным производителем водки. До этого другие ценности преобладали…
Но в этом городе всегда было много военных.
Мы тоже там на сборах изучали, что еще изобрели люди для убийства друг друга. На полигоне тренировались поражать мишени. Хорошо, что картонные.
У меня получалось.
Я все-таки когда-то охотился.
Пока не понял, как это неправильно – лишать жизни беззащитное существо.
Оправданием может служить только необходимость защититься или выжить.
Спортивная охота – это убийство.
Для кого-то Чечня была спортивной охотой…
А у Льва Толстого кунак был, чеченец Сато. Толстой ему плохонькое ружьишко подарил, а Садо в ответ дорогую шашку. А потом и коня. И от своих воинственных соплеменников защитил… Можно сказать, русскую литературу спас…
Выходит, им война была не нужна.
А кому она нужна?..
Никто не сознается.
Я не везде на Кавказе был.
Но много имен знаю.
Имен, впечатанных в историю.
И это не имена толстосумов или начальников.
Это имена тех, кто ткал общий ковер духовности. Ковер дружбы.
Кайсын Кулиев – балкарец. Алим Кешоков – кабардинец. Разные народы, разные культуры. И человеческая дружба до конца дней. И оба в памяти народной.
Расул Гамзатов – певец, без которого Дагестан безголос.
«Веками учил ты и всех и меня
Трудиться и жить не шумливо, но смело,
Учил ты, что слово дороже коня,
А горцы коней не седлают без дела.
И все же, вернувшись к тебе из чужих,
Далеких столиц, и болтливых и лживых,
Мне трудно молчать, слыша голос твоих
Поющих потоков и гор горделивых».
Это Гамзатов о своей родине, о Дагестане.
Тем, что есть, не дорожим… Не дорожили, поэтому и державу разрушили.
Всем так захотелось свободы, самостоятельности…
А ведь неплохо жили на национальных окраинах. Лучше, чем в русской глубинке – на той смоленщине
И примеряла местечковая власть, уставшая от догмата Москвы, как малыш одежонку взрослого, как бы сама распоряжалась… И как тот же подросток, уверена была: знает лучше и больше взрослого… Не подозревая, что заводы, фабрики, колхозы и все, что работало при советской власти, при импортируемом с Запада новом строе полных прилавков не нужны станут.
Думали, что изобилие товаров важнее дружбы.
Не ведали, что Западу своего наработанного, произведенного, выращенного девать некуда и не заводы нужны в большой стране, а большой, голодный, жадный до материального изобилия базар.
Ишак, перед которым так долго маячил клок сена, вдруг понял, что может его достать…
Нет, мы конечно не ишаки. Но иногда бываем не умнее их.
Обижены были чеченцы, карачаевцы и те же калмыки на власть Советов?
Обижены.
Но не более, чем столичные диссиденты.
Вернувшись в родные места после изгнания, они жили бок о бок с русскими.
А мы бок о бок с ними.
Вместе строили, производили, выращивали…
Они женились на русских… И наоборот.
Детей рожали, которые одинаково два родных языка знали…Две культуры.
Говорят, я не сын
этих гор, этих рек -
Не потрафил строкой
ритмам горского вкуса.
Не услышал стихов
седоглавый Казбек,
Не затеплилась песнь
в изголовье Эльбруса.
Лгут. Бессовестно лгут!
Я метался меж скал.
Шат-гора и Казбек -
тема тайны глубокой,
Ведь не зря же здесь гений
поэта витал,
По ущельям струя
свет души одинокой.
Он терзался и пел.
Я шагнул ему вслед
И с вершин оглядел
дорогие просторы,
И, как тысячи стрел,
в сердце скопища бед,
Стон берез и полей
обреченные взоры.
Да, там горе и скорбь!
И я ринулся с гор
В бой за Русь, как солдат,